Игры Фортуны

— На закорках на стены, говоришь, разъедрить твою немецкую?! Не достает на закорках-то!! Солдат только положил, чугунная башка!.. А, будь все проклято…

И он побрел дальше вместе со всеми.

Офицеры штаба стояли словно в столбняке. Миних все так же сидел неподвижно. Наконец он поднялся, совсем по-стариковски, с видом безмерно усталого человека.

— Произошла конфузия, господа, это следует принять, — проговорил он. — Дадим войскам отдых на пару дней. Пусть поспят, наберут сил, покупаются в лимане, если уж они такие чистюли, черт побери…  И приступим вновь, иного выхода не вижу…

Орудийная канонада стихала, ружейной перестрелки уже не было вовсе.

— Мюнхгаузен, раздобудьте мне коня, не ехать же обратно вдвоем на вашем Тантале, словно бедные рыцари…  — заговорил Антон-Ульрих.

Земля вдруг ощутимо содрогнулась так, что на мгновение показалось, что это приключилось землетрясение, не редкостное в сих местах. Затем пришел грохот — оглушительный, такой, что даже привыкшее к многочасовой орудийной пальбе ухо на некоторое время отказалось воспринимать любые звуки. Плотная горячая волна — с пылью, с гарью — посрывала с голов все шляпы до единой и понесла их, крутя и играя, как ветер опавшие листья.

Над бурыми стенами Очакова поднимался в небо огромный, густой, черный, крученый гриб на плотной огненной ножке, и в нем медленно падали пылающие обломки. Он приковал к себе все взоры — Миниха, Антона-Ульриха, офицеров штаба, остановившихся солдат…  Кроме взгляда Мюнхгаузена, который в это мгновение изо всех сил пытался удержаться на спине взбесившегося от страха Тантала.

— Порох, порох у басурман рванул! Пороховые погреба в Очаков-городе на воздух подняло! — кричали со всех сторон.

Вприпрыжку, что было удивительно при его тучном сложении и после нескольких часов в бою, возвращался Румянцев. В сильных руках его вилось пронизанное пулями полковое знамя. За ним валила толпа зеленых, васильковых кафтанов, ощеренных черных лиц, отточенных штыков.

— Чего стоишь, балда?! — пробегая, проорал он Миниху. — Генеральное наступление!! Сейчас!!! Не видишь, немчура, в Очакове стена осыпается!! Мы их, мамку их турецкую, глухими щас возьмем, чисто тетеревов…  Вперед, братцы, благодетели!.. Ура-а-а!!!

Подобно тому, как первый камень страгивает неудержимую лавину, Румянцев увлек первый батальон, за ним пошел полк, затем еще и еще…  Армия сама хлынула вперед, не дожидаясь приказа своего главнокомандующего.

Мюнхгаузен овладел наконец своим конем.

— Экселенц, идемте же и мы вперед! — закричал он Антону-Ульриху. — Город берут без нас, это возмутительно!..

Герцог Брауншвейгский повернул к нему длинное белое лицо, нестерпимо долго открывал рот, чтобы сказать нестерпимо долгие слова…

— Да и дьявол с вами, оставайтесь! — Мюнхгаузен дал сильные шенкеля своему рыжему Танталу, и застоявшийся конь прянул с места размашистым аллюром, который казаки называют «наметом»…

* * *

Как упоенно свистит в ушах ветер атаки! Кажется, это откинутый ввысь обнаженный клинок рассекает воздух и поет боевую песню. Конь далеко вперед выбрасывает сильные ноги, словно забирая под себя пространство — и все танцует в ритме его скачки! Бурые, оползающие обвалами стены Очакова, за которыми бушует большой пожар — они все ближе! Растоптанное тысячами ног пространство перед стеной, усеянное множеством окровавленных тел — неподвижных и еще двигающихся, русских и турок…  Танцует небо — это свидетель славы юного барона Мюнхгаузена! Танцует море, по которому мечутся в смятении паруса турецких галер…

Позади, позади остались нестройные толпы бегущих на новый штурм русских солдат со своим толстым одышливым генералом — кстати, что они кричали, когда он промчался через их порядки и вырвался вперед? Он один впереди всех, как Цезарь, как Ахиллес…  Он первым ворвется в павшую крепость, он будет увенчан первыми лаврами, и круглолицая княжна Елена…

— Бабах!!! — ударила одинокая турецкая пушка. Последняя, чудом не сорванная с лафета страшным взрывом пороховых погребов, истребившим полгорода, убившим и покалечившим половину жителей и гарнизона…  Последняя, прежде чем сераскир Яж-паша в отчаянии приказал прекратить огонь и трубить сигнал о перемирии, пытаясь остановить жаждущую крови толпу победителей. Ядро, выпушенное полумертвым от контузии топчу[46], проделало свой путь согласно законам баллистики и грубо закончило путь юного барона к славе. Удар — и все, конец.

Русские войска уже не слушали предложений о мире. Только штурм, только победа! Зеленые пехотинцы, васильковые драгуны, даже красные артиллеристы волной вливались в Очаков через пролом в стене. На форштадтах солдаты штыками убивали турок — без разбора, и еще дравшихся, и просивших пощады.