Игры морока

– В общем, это надо было видеть. Своими глазами. И нюхать. И потом снова видеть. Фэб, у него волосы были, как шерсть у старой уличной собаки, срезаны какими-то клоками, и… они шевелились, эти волосы.

Фэб сглотнул.

– Вши. Не знаю, где ты работал и что ты повидал, но я такого ни до ни после ни разу больше не видел. Надеюсь, и не увижу. В результате мы его раздели прямо в коридоре, потому что заражено было все – одежда, мешок… Он за этот мешок хвататься начал, потому что в нем справка лежала об освобождении, мы сгоряча не разобрались, рыжий сунул все в какой-то пакет, не глядя, и потащил в эллинг… Мы эти вещи потом просто сожгли. Справку, правда, достать догадались. Потом…

Кир снова замолчал, глубоко затянулся.

– Потом Скрипач где-то добыл керосина, я оттащил… ну вот это вот все в ванную, и мы начали его отмывать. Я его побрил наголо, само собой, потому что другого выхода просто не видел, потом керосин этот… а ему было уже очень плохо, он кашлял, мы, конечно, сразу доперли, что это воспаление легких – но отмыть надо было обязательно, потому что в том виде, в котором он был, его бы ни в какую больницу не взяли. Два или три часа мы его как-то старались… ну так, в основном, отскребли. Запах… Фэб, я только матом могу. Ни в одном языке для этого слов не существует. Только в русском и только мат. Ну, отмыли. Я его отволок в комнату, Берта «скорую» вызвала, мы с рыжим с ним сидели. Приехала первая машина. Фэб, они его не взяли. Без паспорта, понимаешь? Если ты без паспорта, ты хоть сдохни, но не возьмут – так нам объяснили. Конечно, это было вранье чистой воды, но тогда времена такие были… все боялись. Стали звонить по больницам, где пульмонология есть. По знакомым. В общем, я даже потом порадовался, что его первая машина не взяла, потому что мы нашли лучший вариант, но радовался я уже тоже сильно после. Тогда у нас всех одна мысль была – только бы его живым до больницы довезти. В общем, довезли. Кое-как.

Кир снова замолчал. Затушил сигарету о столешницу, вытащил из пачки следующую. Фэб видел: Кира от этих воспоминаний трясет, но сейчас уже ничего нельзя поделать. Раз начали…

– И что? – спросил он осторожно.

– Ну что… Каким-то странным образом нам достался бокс изолированный, одноместный. С тамбуром, чтобы сквозняков не было. Хорошая больница, действительно, но тоже не без греха. Нам там первое время рассказывали про какое-то специальное кресло, которое для таких больных, но мы это кресло так и не увидели. Креслом десять первых суток работал я, – он усмехнулся.

– Какое кресло? – не понял Фэб.

– Когда такое воспаление, лежать опасно, – объяснил Кир. – Я в этом не сильно разбираюсь, но, по слухам, там какое-то кресло было, в котором удобно сидеть и можно ноги поднять, опустить… не знаю я, Фэб, не пытай. Не было у нас никакого кресла. Просто маленький бокс и койка. И крупозное воспаление легких. Они нам сказали в первый же день: не жилец, очень сильно время упущено. Прогнозы понаделали такие, что мы потом как зомби друг на друга смотрели целый час. И что абсцесс будет. И гангрена легкого. И плеврит… Ну да, плеврит у него тоже был, как позже выяснилось, но без гангрены мы как-то обошлись.

«Мы» – вдруг понял Фэб. «Мы» обошлись. Не «Ит обошелся», не «псих обошелся», а «мы обошлись», и это его в который раз кольнуло – когда же и про меня они скажут «мы», а не просто «Фэб». Оно ведь особенное, это слово. Так можно говорить лишь про того, про тех, кто…

– А дальше было очень страшно, – продолжил Кир. – И очень долго. Он не мог лежать, потому что тут же начинал задыхаться, у него держалась температура под сорок, а то и вовсе сорок, его постоянно знобило, он не мог толком ни пить, ни есть. И еще ему постоянно было больно – я до этого даже не знал, что, когда воспаление легких, может быть так больно. Думал – ну, покашляешь там, и всех дел. Как же… – он невесело усмехнулся. – В общем, мы с ним дежурили посменно, но потом я к нему вообще переехал в результате, совсем как вы к Тринадцатому сейчас. Выяснилось, что мне удобнее всего ему максимально жизнь облегчить. Я большой и сильный, это факт.

– Факт, – улыбнулся Фэб.

– И… я его почти все время держал практически на руках. Его знобило просто дико, я все никак не мог понять, как это так – он же горячий, как печка, а все время трясется… ну так я и сидел. Там же уход еще, процедуры, уколы постоянно, капельницы всякие. – Кир зажмурился, потряс головой. – Год потом в синяках ходил, рыжий все прикалывался: смертельный номер, человек – подушечка для иголок. И знаешь, Фэб… Ит может хорохориться сколько угодно и косить под кого ему удобнее, но гермо – это гермо, это средний, и, что бы он там из себя ни корчил, гермо – это не мужик. По крайней мере, если дело касается рауф. Мы, согласись, все же сильнее.

Фэб кивнул.

– Я ему это очень долго объяснял, – заметил он. – Но, по-моему, он все равно остался при своем мнении.