Игры Немезиды

Койка-амортизатор была закреплена на полу толстыми стальными винтами и усилена керамическими опорами, установленными так, чтобы давление в любом направлении приходилось на одну из опор. Каждая сгодилась бы вместо лома, но Наоми не видела способа отвинтить или оторвать ножки. Значит, надо искать дальше. Ящики стола были сделаны из металла потоньше, с петлями примерно как у шкафчика. Наоми выдвинула ящик до упора, изучила конструкцию движущихся частей и швы на сгибах в поисках идеи или вдохновения. Нет, ничего.

Черный палец декомпрессионного набора она держала за поясом, чтобы был под рукой, если она найдет выход. Время утекало секунда за секундой, а голова оставалась пустой. Надо найти выход. Она найдет выход. «Четземока» слишком близко, чтобы быть такой далекой!

Почему Наоми не воспользовалась шансом, когда протягивали пуповину? Если сейчас перебраться украдкой и затаиться до разделения кораблей… Или лучше проникнуть в оружейную и, может быть, найти мех для разборки конструкций, который заменит скафандр… и прорежет переборку так быстро, что ей не успеют выстрелить в затылок…

– Думать, – сказала она вслух. – Не метаться, не скулить. Думать.

Но мысли не шли.

Сон она урывала минутами. Не позволяла себе заснуть из страха, что «Четземока» уйдет. И лежала пластом, ухватившись за опоры амортизатора в надежде, что при переходе в невесомость они дернутся и разбудят ее.

Как бы поступил Алекс? Что стал бы делать Амос? А Джим? Как быть ей? Ничего не приходило в голову. Она ждала отчаяния, тьмы, обескураживающего предчувствия провала и не понимала, почему их нет. У нее были все причины выгореть изнутри, но этого не происходило. Вместо отчаяния явилась уверенность, что если темные мысли вернутся, то с такой силой, что противостоять им уже не удастся. Странное дело, даже это ее успокаивало.

Когда Наоми постучала, чтобы попроситься в гальюн, дверь открыла Сарта. Не то чтобы это что-то значило… Она провела Наоми по коридору и подождала снаружи. В гальюне тоже не нашлось ничего подходящего, однако Наоми тянула время в надежде, что ее осенит. Зеркало из полированного сплава встроено в стену. Не поможет. Если бы разобрать вакуумный спуск унитаза…

По ту сторону двери раздались голоса. Сарта с кем-то разговаривала. Слишком тихо, слов не разобрать. Наоми домыла руки, сбросила салфетку в утилизатор и вышла в коридор. Филип оглянулся на нее. Она не узнала голоса сына.

– Филип, – поздоровалась она.

– Син сказал, ты хотела со мной поговорить. – Интонацию можно было истолковать и как вопрос, и как обвинение.

– Сказал, значит? Он так добр…

Она запнулась. Руки чесались скорее добраться до скафандра, но в глубине сознания что-то нашептывало: «Если тебя будут считать живой, то найдут». Гнев и равнодушие на лице Филипа складывались в углы и плоскости. Син убежден, что она решилась на самоубийство. Потому он и прислал Филипа.

В животе стало тяжело прежде, чем она поняла причину. Если и Филип будет так думать, если, узнав о ее пропаже, он придет к Марко и засвидетельствует, что она искала смерти, тот скорее поверит. Может, даже не станет пересчитывать скафандры.

– Ты хочешь говорить здесь, в коридоре? – тяжело шевеля губами, произнесла она. – Моя комната рядом. Не слишком просторно, но там мы будем вдвоем.

Филип коротко кивнул, и Наоми пошла обратно по коридору. Филип и Сарта следовали за ней. Наоми мысленно репетировала реплики: «Я так устала, что хочу одного – чтобы все кончилось», и «Что бы я ни сделала с собой, это не твоя вина», и «Я больше не могу». Была тысяча способов убедить мальчика, что она готова к смерти. Но тяжесть внутри давила и становилась все плотнее. Такая манипуляция жестока и холодна. Это же ее ребенок – ребенок, которого она потеряла, а сейчас собирается использовать. Она хотела солгать ему, чтобы то, что он скажет Марко, было не отличить от правды. Чтобы, когда она скроется на «Четземоке», все решили, что она умерла, и не стали ее искать. Хотя бы не стали искать сразу, а потом уже будет поздно.

Она могла это сделать. Она не могла этого сделать. Она могла бы.

В каюте Наоми села на койку, подобрав под себя ноги. Филин прислонился к стене, поджав губы и задрав подбородок. Она гадала, о чем он думает. Чего хочет, чего боится, что любит. Она не знала, спрашивал ли его кто-нибудь об этом.

«Я больше не могу, – думала она. – Просто скажи: я больше не могу».

– Ты в порядке? – спросила она.

– Почему нет?

– Не знаю, – сказала она. – Я за тебя волнуюсь.

– Не настолько, чтобы меня не предать, – ответил он и тем развязал узел.

Да, солгать ему – предательство, и, какая бы она ни была, она так никогда не поступит. Хотя могла бы. Могла. Она не струсила – просто решила не лгать.

– Ты о предупреждении, которое я послала?

– Я посвятил жизнь Поясу, освобождению астеров. А ты, после того как мы сделали все для твоего спасения, плюнула нам в лицо. Ты настолько сильней любишь своего землянина, чем своих? Так, да?