«Игры престолов» средневековой Руси и Западной Европы

Хотя альтернативная гипотеза, предложенная С. М. Михеевым, подразумевает вторичность антропонима Burizlafr по отношению к антропониму Buriz, под которым, по его мнению, Борис Владимирович мог быть известен среди скандинавов

[510], необходимо отметить, что такой антропоним, по-видимому, появился в текстах, изначально написанных на латыни («Vetus chronica Slalandie», «Annales Lundenses», «Annales Essenbecenses»), не ранее XII в. В «Деяниях данов» Бурисом (лат. Buris

или Burisius) именуется сын погибшего в 1134 г. Хенрика Скателара, который сначала был союзником Вальдемара I, но затем стал строить против него козни и был закован в кандалы[511]. В одном из дополнений к «Старой хронике Слаланда» говорится, что Бурис был схвачен и ослеплен Вальдемаром I в 1167 г. («

Burisius captus est a rege Waldemaro et eruti sunt oculi eius»)[512]. Предполагать, что данный антропоним быстро трансформировался на исландский манер, представляется проблематичным. Тем более учитывая тот факт, что, по сути дела, имя Burizlafr

являлось «собирательным»: в древнеисландских текстах под ним фигурировали в том числе и польские князья с именем «Болеслав». Поэтому необходимо принимать во внимание вероятность синтеза в образе «конунга Бурицлава» Болеслава I и Святополка I аналогично рассмотренному выше образцу – Мешко I + Болеслав I. То, что в скандинавской традиции сюжетная развязка междукняжеского конфликта начала XI в. существовала в двух противоречащих друг другу вариантах (пленение Бурицлава в одном случае и его убийство в другом), может служить аргументом в пользу того, что, по крайней мере, один из «финалов» являлся результатом литературного творчества. Сложный композиционный характер «Пряди об Эймунде» наводит на мысль, что второй вариант, использовавшийся для демонстрации находчивости и удачливости Эймунда, сложился достаточно поздно, потому что создатели этого «сценария» сконструировали ситуацию, которая в более раннее время квалифицировалась как неподобающее убийство и могла бы послужить не прославлению, а, наоборот, осуждению главного героя.

Сохранившийся в ПВЛ рассказ об убийстве Бориса с сюжетной точки зрения представляет достаточно цельное произведение (за исключением библейских цитат), в котором убийцами выступают верные Святополку вышегородцы, тогда как эпизод с варягами, по сути дела, является вторичным дополнением, который, при беспристрастном подходе к нему, имеет больше сюжетного сходства не с рассказом «Пряди…» об убийстве Бурицлава, а с летописным рассказом об убийстве Ярополка Святославича, которое тоже было совершено двумя варягами. Очевидно, что для создателей «Пряди…», так же как и для древнерусских летописцев, знавших о междоусобии Святославичей в X в., разыгравшаяся летом 1015 г. за право обладания наследством Владимира вооруженная борьба, сопровождавшаяся братоубийствами, ничего экстраординарного не представляла, и лишь позднее в летописной и агиографической традиции ей была придана негативная окраска. Поэтому, можно согласиться с В. М. Живовым, который отметил, что до гибели Бориса и Глеба «братоубийство было естественным способом, с помощью которого решалась проблема передачи власти», но «с появлением культа Бориса и Глеба это решение перестало быть привлекательным для Рюриковичей»[513]. Но нельзя забывать о том, что, при всей «непривлекательности» братоубийства для христианской Руси, здесь, как и в других странах христианской Европы, случались его рецидивы. Что касается вопроса о том, кто именно из сыновей Владимира Святославича мог скрываться под именем «конунга Бурицлава», на самом деле ответ не столь важен, как это представлялось в историографии второй половины XX в. Борис и Святополк в равной степени являлись сводными братьями Ярослава – если кто-то из них действительно мог быть убит варягами Эймунда, это убийство в любом случае должно быть признано братоубийством. Проблема в том, какое значение следует придавать этому факту: отнестись ли к нему объективно, признав неотъемлемой частью политической практики Средневековья, или субъективно, как это сделали создатели Борисоглебского цикла.

Династическая борьба в раннесредневековых государствах Западной Европы

Рассмотрев репрезентацию феномена братоубийства в памятниках скандинавского историописания, обратимся к историографической традиции «варварских королевств» вестготов, бургундов, франков и англосаксов, сложившихся в V–VI вв. на развалинах Западной Римской империи.