Игры с волками

Жмурясь от давления на глаза, я поднесла к ним руку, чувствуя, как взгляд мало-помалу заволакивает темнота. Желудок моментально скрутило холодом, заставив почувствовать острый приступ тошноты и, безотчетно наклонившись вперед, я едва не сверзилась с высокого стула.

Горячие руки подхватили меня, не дав упасть, и бережно откинули безвольную голову назад, аккуратно убрав пряди рассыпавшиеся по лицу. Чувствуя, как силы покидают мои мышцы, словно утекая в темную неизвестность, я открыла тяжелые веки, поймав на себе жесткий пронзительный взгляд.

— Что… вы мне дали? — Произнесла я одними губами.

На горизонте сознания вспыхнул и тут же погас образ Иланы прикусившей губу от волнения.

— Ничего такого, что не пойдет тебе на пользу, дорогая.

— Для начала, — свирепея прогремел надо мной низкий голос Зловского, — ты должна была….

Но держаться за нить сознания, шелковую, тонкую, у меня больше совершенно не было сил, и я почувствовала, как растворяюсь и утекаю во тьму, окружившую меня. И только горячие руки на талии и затылке еще какое-то время держали меня на границе между сном и явью, пока та не поглотила все мысли и чувства окончательно.

17

Мне казалось, что я плыву по бесконечной темной реке с целой тысячей течений. Было тепло, потом холодно, и еще холоднее… мысли метались, время от времени выныривая из беспамятства, как из черной воды, и я будто бы открывала глаза, видя лица не в фокусе, чувствуя на себе руки.

Я слышала, как нежный голос тихо пел мне колыбельную. В один миг показалось, что это была моя мама — и то словно вернуло меня в детство…

Вот я, еще совсем кроха, плещусь в теплой воде, а она улыбается и поет, гладя меня по голове. Все это успокаивает ровно до тех пор, пока я не понимаю, что не знаю слов той мелодичной песни и что лицо передо мной — вовсе не мамино. Ведь у моей родной и единственной была молочно-белая кожа и теплые карие глаза, а мне, сквозь пелену дремы, улыбается смуглая зеленоглазая девушка.

— Мара… — шепчу я, чувствуя, насколько неповоротлив язык и как сильно пересохло во рту.

Я хочу попросить перестать меня трогать, перестать снимать с меня одежду… не делать со мной ничего из того, что она задумала! Но Мара лишь улыбается и ее улыбка последнее, что я вижу, прежде чем снова провалиться в темное беспамятство.

И вновь холод возвращает моим мыслям свободу — вокруг уже не так светло, как прежде и теплое течение темных вод из моего тревожного полусна не перемежуется с холодным. Что было правдой, а что ложью? Не знаю, но отчетливо ощущаю, как колкие мурашки моментально покрывают голые руки и ноги. Хочу обнять себя, сжаться, но все еще не могу пошевелиться.

Терпкий запах сырой листвы ударяет в нос — теперь еще одно чувство вернулось ко мне. Я жмурюсь, ощущая, как телу возвращается чувствительность, как я вновь обретаю над ним контроль.

Пространство перед глазами все еще плывет… Я слышу свой собственный сдавленный стон, вместе с ним мир вокруг наполняют и другие звуки — шумные вдохи ветра в разлапистых кронах, стрекот сверчков…

Наконец я смогла нормально открыть глаза и увидеть бесконечно глубокое темное небо над своей головой, и кроны высоких деревьев, обступивших меня со всех сторон. Понимая, что лежу на влажной лесной подстилке из прошлогодних листьев, в одном лишь тонком хлопковом платье, я замираю уже не от холода, а от ужаса…

Что это было? Что они сделали со мной… и, самое главное, почему после всего я еще жива?!

Когда сознание окончательно избавилось от остатков подсыпанного мне в еду беспамятства, волна адреналина охватила тело, заставив меня быстрее прийти в себя. Еще немного времени — и вот я уже стою, прислонившись к дереву и тяжело дышу, ощущая и будто бы слыша, как громко ухает в груди сердце.

Вокруг ни души, ни намека на жизнь и привычный мне мир. Вдали от этой маленькой поляны, под сенью пушистых крон, сумрак превращался в непроницаемую тьму — я стояла на границе с ним, в светлых сумерках, созданных огромной полной луной, глядящей на меня сверху вниз своим печальным ликом. Я боялась шелохнуться, боялась услышать, что на самом деле здесь не одна…

Страх темноты и одиночества просыпается во мне и радостно тянет к сердцу холодные липкие лапки. Мы не встречались с ним давно, должно быть с летнего лагеря для младших школьников, где я не пила и не ела на ночь, лишь бы не пришлось идти в туалет по темным неосвещенным коридорам.

Может это какая-то шутка? Или я попала в реалити-шоу и теперь, как какой-нибудь последний герой должна выжить в лесу или самостоятельно добраться к цивилизации? Но куда идти, если кругом тьма, лес и ночной холод, а я боса, обескуражена и почти что голая в этом легком белом сарафане… Хотя, какой же это сарафан? Старомодная ночная сорочка! Домотканая, с какой-то дурацкой вышивкой по лифу и подолу — толком не разглядеть, вокруг слишком темно.

А может все не так плохо? В конце концов я же в центральной части страны, да тут города и деревни друг к другу ближе, чем шпроты в банке!