Игры сердца (ЛП)

Он поднялся на четвертый этаж, вошел в дверь и, следуя указателям, добрался до нужного номера.

Без промедления постучал.

Затем стал ждать.

Не прошло и больше минуты, но эта минута показалась ему чертовски долгой, он уже собирался постучать еще раз, когда дверь открылась.

Она стояла прямо перед ним.

Ее волосы больше не были распущены, а собраны в беспорядочный узел на затылке, откуда торчали густые колючие концы. Она больше не отливала серебром и не была одета в черное, на ней были очень выцветшие джинсы и такая же выцветшая, потрепанная, когда-то бордовая, а теперь блеклая футболка. На потрескавшейся не совсем белой наклейке спереди футболки был изображен ковбой в кожаных гамашах, предохраняющих ноги и колени, в шпорах, выбитый из седла необъезженной лошадью, со словами, написанными в западном стиле — «Съешь это, ковбой!» Внизу и над ним было написано: «Шуб техасский салун и Ходаун». Она стояла босиком, ногти покрашены таким же лаком, что и на руках, он отметил, что она не выше пяти футов семи дюймов, скорее всего, была ближе к пяти футам шести дюймам. Он понял это, потому что при росте шесть и один дюйм он мог спокойно смотреть на нее сверху вниз.

На ней присутствовал тот же макияж и серебряные браслеты на обоих запястьях.

И она смотрела на него снизу вверх, широко раскрыв глаза, приоткрыв губы, явно потрясенная его появлением.

— Майк, — прошептала она.

И это снова, хоть он не мог объяснить почему, его разозлило.

Дасти чувствовала себя в этом номере вполне уютно, отстранившись от похорон, отдыхая.

Да, его это бесило.

Поэтому он протиснулся мимо нее в номер.

Комната была милой, чистой, хорошо обставленной. Однажды он был в одной из таких номеров два года назад, где случился передоз. Больше никогда не был.

На полке для багажа стояла потрепанная, но стильная сумка из коричневой кожи. На прикроватной тумбочке лежали россыпью ее украшения, а также мобильный телефон и карточка-ключ. Ее блейзер, юбка и водолазка, явно безумно были брошены на стул. Ее ковбойские сапоги по обе стороны стояли перед стулом, где их бросили и забыли. Ее большая черная замшевая сумочка с бахромой выглядела так, словно взорвалась на столе. На кровати лежал MP3-плеер, покрывало было помято, подушки сложены у изголовья, было ясно, что на них лежали. Она отдыхала здесь, наслаждаясь музыкой.

Он понял, что ничего не изменилось. Ничего. Тогда она жила в комнате с Дебби, одержимой порядком и чистотой. Дасти всегда была... не такой. Она выполняла свои обязанности по дому, которые ей поручала мать, но ее часть комнаты всегда выглядела так, словно по ней прошелся торнадо. Миссис Холлидей раньше ворчала на нее по этому поводу, потом сдалась. Дебби все время ссорилась с ней из-за этого. Дасти же всегда было наплевать. У Дасти всегда были дела поважнее, и она ясно давала это понять, когда нашла в сувенирном магазине табличку, купила ее на свои карманные деньги и повесила на своей половине комнаты. В ней говорилось: «У скучных женщин безупречные дома». Эта цитата была ежедневным напоминанием сестре, типа «Пошла ты». Майк всегда втайне считал эту табличку вполне забавной. Дебби ненавидела эту гребаную табличку, она сводила ее с ума. И сколько бы раз Майк ни объяснял, что злость Дебби только еще больше подпитывает ликование Дасти, она все равно продолжала злиться.

— Что ты здесь делаешь?

Он услышал ее голос, мягкий, мелодичный, и повернулся к ней лицом.

Она пела в детском церковном хоре в дополнение к хорам средней и младшей школы. У нее было много соло. Ее голос был чистым и сладким, напоминая Карен Карпентер. Даже когда она изменилась, петь не переставала. Она ездила с хором на выступления по всему штату, выигрывала ленты и призы, приводила хор к победам в округах, регионах, а в выпускном классе — к победам по штатам. Ради пения в хоре она отказалась от стиля гранж, Дэррин снова с гордостью рассказал ему об этом. Она так любила петь, что отказалась от гранж, чтобы заниматься пением. Ее обычный голос, даже когда она была моложе, был почти таким же красивым, как и ее певческий. Он всегда так думал.

И это не изменилось.

И, черт бы его побрал, со зрелостью он стал намного, бл*дь, лучше.

— Твои мама и папа, сестры, племянники, все на ферме, — сообщил он ей.

— Знаю, — тихо ответила она.

— Им не помешала бы твоя помощь, — продолжал он.

— Я… — начала она, но, разозлившись, Майк перебил ее.

— Ронда пребывает в чертовом беспорядке от горя. Твоя мама выглядит так, словно ее сбил товарный поезд. Племянники оба закрылись ото всех. Твой отец прикладывает последние усилия, чтобы не потерять самообладание перед городом, удивительно, что он не падает в обморок, а ты? Ты расслабляешься в джинсах и футболке, слушаешь музыку, возможно размышляешь, чтобы заказать из обслуживания номеров.

Ее лицо изменилось, он увидел это и понял ее перемену. Даже если бы он не был полицейским, а его бывшая жена не овладела искусством обмана, пытаясь скрыть свои перерасходы, и то, и другое дало ему многолетний опыт чтения людей, он бы понял перемену.

Она выглядела так, словно он ее ударил.