Игры современников

Осуществляя свою идею насаждения лесов, Разрушитель для собственного удовольствия посадил на краю вдающегося в долину горного кряжа один-единственный тополь. Тополь пустил корни у огромного утеса, предотвращающего выветривание горного кряжа. С любого места долины можно было увидеть этот утес и на нем тополь. С тех пор как тополь превратился в великана, мох на утесе никогда не высыхал. Густая крона гигантского дерева не пропускала лучи солнца. Ствол его был могуч, ветви переплетались в бескрайней вышине, образуя шатер, и, даже когда вся листва опадала, увидеть небо, стоя под деревом, было невозможно. С Дороги мертвецов, проходившей над горным кряжем, бросалось в глаза, что ствол тополя примерно на высоте десяти метров изгибается и идет горизонтально в сторону от долины. С более же низкой точки казалось, что тополь-великан на этой высоте обломан. Форма этого дерева и огромный утес под ним подтверждали достоверность легенд о гимнастических забавах Разрушителя.

Когда идея Разрушителя насадить новые леса была осуществлена, этот замкнувшийся в себе предводитель завел правило по утрам подниматься на огромный утес и осматривать все вокруг – не вторгся ли внешний враг, не случилось ли чего-либо непредвиденного в долине. Он делал это постоянно – и в ясную погоду, и в дождь. Даже ураган не мог помешать ему. Посаженным им деревьям тоже ведь не страшны были ни палящий зной, ни дождь, ни буря. А после внимательного осмотра всей горной впадины, окруженной девственным лесом, Разрушитель приступал к физическим упражнениям. Он пробегал по горному кряжу в сторону долины, перепрыгивал через тополь и на обе ноги приземлялся на утесе. За многие годы посаженный им тополь вырос и превратился в великана. Разрушителю требовался все больший разбег для мощного прыжка, чтобы преодолеть высоту, и он делал это так энергично, что, перелетев через тополь, уже не мог приземлиться тут же, на утесе, а долго еще парил в вышине наподобие планера. Это его не устраивало, и тогда он несколько изменил свои ежедневные физические упражнения. До прыжка он делал все как раньше – топал по твердой земле в зарослях рододендронов с такой силой, что подземный гул разносился по всей долине, но в следующее мгновение, чего не делал прежде, хватался за макушку огромного тополя и, перемахнув через него, приземлялся прямо на утесе. Новое упражнение Разрушителя было менее опасно для жителей долины, но тополь-великан весь искривился.

Когда я дошел до этого места, сестренка, режиссер задумчиво посмотрел на меня и остановил движением руки. Он пригнулся, как бегун на старте – я думаю, таким он представлял себе Разрушителя, – и припустил со всех ног. Впереди был металлический барьер из труб, ограждавший тротуар на перекрестке улиц, по которому мчались автомашины. Он понесся к нему вприпрыжку, схватился за трубу обеими руками и, перевернувшись, прочно встал на ноги! Потом как ни в чем не бывало быстро возвратился ко мне.

– Неужели Разрушитель действительно мог так сделать? – спросил режиссер, тяжело дыша.

– Конечно, мог, – добродушно подтвердил я, испытывая к юноше глубокую симпатию.

Всякий раз, когда эвакуированные дети, которых становилось все больше, выражали сомнение в легенде о тополе или даже потешались над ней, ребята нашей долины упорно твердили:

– Конечно, мог...

3

И вот, сестренка, в ходе такого взаимного обучения, когда один преподавал физическую культуру, а другой – мифологию и предания нашего края, режиссер однажды заявил мне, что хоть я и не добился успехов, на которые он рассчитывал, но кое-какие приемы все же усвоил, что же касается моей походки, то она, поскольку я все еще испытываю комплекс неполноценности, приобретенный в детстве, мешает его системе тренировок. Задумавшись над его словами, я пришел к выводу, что медлительность и странная неуверенность, которыми действительно отличалась моя походка, берут начало еще в том времени, когда я пребывал в страхе и растерянности, не зная, как взяться за выполнение навязанной мне отцом-настоятелем миссии летописца нашего края. И стоило мне признать справедливость его слов, как режиссер, проявив свойственную его возрасту откровенность, которую обычно прятал за стремлением подать себя, сказал:

– А я, наоборот, с тех пор как осознал весь ужас своего положения – представляете, что значит быть последним ребенком долины и горного поселка, – я стал особенно серьезно относиться к движению тела, и это был первый решительный шаг. Я подумал вот о чем: моя участь досталась мне не по собственной воле, но я хочу каким-то образом изменить это положение, хотя знаю, что сделать это почти невозможно. Единственное, чего бы мне хотелось достичь: вести себя так, будто я сам пожелал себе такой доли – быть одним из последних детей нашего края. Вот так-то. Эти мысли заставили меня обратиться к театру, чтобы перекроить себя. Да и всю жизнь изменить до мельчайших ее частностей. Возьмем, например, походку – я сознательно расчленяю ее на части и подгоняю под свой новый облик.