Игры сознания. Нейронаука / психика / психология

Поиски причин проблем человека в телесном, а не душевном неустройстве, не одобряются из-за беспокойства о сохранности личной идентичности. Психофармакология заявляет о том, что она знает, как работать в самом интимном пространстве, там, где дрожит сокровенный огонек Я. Страшно впускать туда других людей. Еще страшнее, если эти люди институционально связаны с политической властью. Получив доступ к self индивидуума, они незаметно подчинят его чужой воле. В конце концов, психофармакология заменит все виды контроля, репрессий и пропаганды.

Социологические риски ужасны, но есть еще более кошмарные риски экзистенциальные, подразумеваемые многими критиками психофармакологии. Под воздействием психотропных препаратов Я может не просто обрести потерянную функциональность, но стать сущностно другим. Есть какой-то уровень, на котором метаморфозы психической реальности переходят в новое качество и человек как будто перестает быть самим собой. В страхе потерять свое привычное Я проявляется более фундаментальный страх – страх умереть. Я, прошедшее через процесс переформатирования, в какой-то момент становится абсолютно иным. Настолько иным, что человек может засомневаться, его ли это Я.

Американский психиатр Питер Крамер, автор книги «Слушая прозак» (1993 г.), по-другому описывает происходящие с пациентом метаморфозы. Он приводит примеры людей, чья семья и карьера разрушились из-за депрессивных симптомов. После курса антидепрессанта у них все меняется: и самочувствие, и отношения с людьми, и вообще вся жизнь. Крамер называет этот процесс «переопределением» self. Человек начинает чувствовать себя самим собой. Оптимистическое видение психофармакологии на этом и основывается – на убежденности в том, что болезнь закрывает истинное Я, а таблетки помогают ему открыться.

Приподнятое эмоциональное состояние, без болезненных симптомов, по умолчанию принимается пациентами Крамера как состояние истинного Я, по крайней мере, как более аутентичное состояние, чем депрессивная и страдающая версия Я. Но как так получается, что истинное Я актуализируется под воздействием искусственных средств? Когда возникает необходимость осмыслить этот момент, сомнения в доброкачественности психофармакологии усиливаются. Ведь искусственное не может быть причиной естественного. Естественное Я может только искажаться внешними химическими агентами.

Чтобы разобраться в этом вопросе, нужно прояснить, а есть ли в человеке хоть что-нибудь естественное.

***

«Неестественность» феноменального опыта может распознаваться по характеру переживаемых эмоций. Если эмоции ощущаются как «неестественные», то, вероятно, это и есть признак того, что идентичность человека под угрозой. Во внутреннее пространство проникло нечто природно несвойственное человеку, какие-то неродные эмоции, не совпадающие с устройством привычного Я.

Кто-то ищет возможности пережить такой опыт, в основном с помощью нелегальных психоактивных веществ, а кто-то слишком бережно относится к своему self, чтобы экспериментировать с границами собственной идентичности.

Идея естественности/неестественности эмоций основана на представлении о том, что человеку присущ некий природный набор эмоций, врожденная аффективная конституция. Причем эмоциональность в основном у всех однообразна и не зависит от культуры.

На самом деле это, конечно, не так. Нельзя говорить об универсальной врожденности эмоций, ссылаясь на сравнение животных и людей: «Смотрите, у животных такие же эмоции, как у людей. Значит, эмоции заложены во все живые существа природой, и культура здесь не при чем».

Изучая природу эмоций на животных моделях, мы никогда ничего не узнаем об эмоциях животных. Мы можем зафиксировать реакцию страха и на этом основании говорить, что подопытное животное испытывает некий опыт, гомологичный человеческому страху. Но никакого знания об эмоциях животных у нас нет. Чувства животных закрыты для нас, мы можем только сравнивать поведение и реакции организма на стимулы. Следовательно, нет оснований говорить о том, что природа заложила в животных и людей систему естественных эмоций.

В этом, по мнению нейробиолога Джозефа Леду [4], ключевая ошибка в исследованиях страха. Ученые, работающие с животными моделями страха, взяли слово из народной психологии (страх) и овеществили его, используя для обозначения ответа организма на угрозу. По такой логике получается, что опыт страха универсален, одинаков для всех людей и унаследован от животных. Однако между реакцией на угрозу и чувством страха есть разница. Реакция на опасность – общая способность всех живых существ, но это не значит, что животные, спасающиеся от опасности, чувствуют страх. Для чувства страха нужна концепция страха, которая есть только у человека.

Таким образом, у нас нет оснований говорить о каких-либо естественных эмоциях, которые, выражаясь по-инженерному, прописаны в BIOS человека и унаследованы от животных.