Игры в «Русский М&А»

Петр III, дав Указом «О вольности дворянства» право не служить, забыл при этом освободить крестьян от службы дворянам, что привело к Пугачевскому бунту.

Но и после этого подушная подать, сбор которой государево возложило на помещика, не давала почвы для освобождения крестьян. С отменой подушной подати произошло и освобождение крестьян от рабства.

Неразвитость товарно-денежных отношений в Российской империи обусловила и уникальность этого процесса. Россия была единственной страной в Европе, где крестьян освободили от зависимости, наделив их землей. Но в меньшей степени, чем наделял их барин. Аграрный вопрос привел Российскую империю к трем революциям, гражданской войне и семидесятипятилетию власти коммунистов, при которых было огосударствлено все и вся.

Но и при таких, экзотических, по европейским понятиям, отношениях в экономике, юридически Россия всегда основывалась на римском праве, импортированном, вместе с православием, из Византии. Правда, с некоторыми поправками на местные условия. Священности и неприкосновенности собственности до манифеста 17 октября 1905 г., можно сказать, не было, так как царь был «хозяин земли русской». Рюриковичи — по праву, Годуновы и Романовы — «по договору». Но публичность собственности была всегда.

ОСОБЫЙ РОССИЙСКИЙ ПУТЬ В ТУПИК

Посткоммунистическая Россия в юридическом смысле представляет собой «смесь бульдога с носорогом». Потому как в системе современного права цивилизованные нормы капиталистического общества пориионно впускаются и встраиваются в юридическую систему, сложившуюся в хрущевско-брежневские времена. В 1960-е годы вопрос о собственности не стоял, так как было только два вида собственности: государственная и личная. Колхозно-кооперативную можно не рассматривать, так как она полностью регламентировалась государством, и последнее делало с ней что хотело.

Юридический прорыв 1993 г., закрепляющий конституционно захват власти «группой поддержки» Ельцина, на мой взгляд, в отличие от посткоммунистических государств Восточной Европы, совершенно сознательно обошел в Конституции вопрос о священности, неприкосновенности и, главное, публичности собственности, так как эта конституция должна была обслужить процесс перехода государственной собственности в частные руки той же «группы поддержки».

Все корпоративные войны и процессы «передела собственности», которыми так богата история России последнего десятилетия, являются именно результатом конституционного забвения публичности собственности.

В Европе, да и в дореволюционной России, купеческий класс, в большинстве своем, вырастал из среды протестантов и староверов, где труд считался служением Богу, нажитая собственность — божьей наградой за труд, а наслаждение богатством и роскошь — грехом. Честность была обязательным условием деловых отношений, так как те были частью божьего служения. С момента перестройки основной движущей силой возрождавшегося капитализма в России были цеховики и комсомольские кооператоры. И те и другие, воспитанные как воинствующие атеисты, видели в бизнесе только наживу, а в честных деловых отношениях признак «лоха». Обман партнера (даже не контрагента) стал доблестью и поводом для гордости.

Егор Гайдар легализовал цеховиков, срочно нуждаясь в поддерживающем его социальном слое в борьбе против «красных директоров», которые, несмотря на его усилия, все-таки его одолели к лету 1992 г. Но вместе с цеховиками в бизнес проникли и «окормляющие» их рэкетиры, окончательно исказившие деловую этику страны. Банкирский лохотрон и финансовые пирамиды определяли климат для бизнеса, и только кризис 1998 г. привел к передаче экономической власти в стране от финансовой олигархии к крупной промышленной буржуазии, среди которой, как это ни странно, оказался большой процент верующих людей. Но и они поставлены в условия, которые ярко выражены польской поговоркой «Кшешь быть как врона, каркай як вона».

В послекризисное время промышленность России в основном очистилась от «случайного» элемента, что привело к созданию крупных холдингов в большинстве отраслей промышленности. Правда, этот процесс совпал со стремлением власти к большей собираемости налогов, которые с крупных холдингов взимаются значительно легче, чем с тысяч мелких предприятий.

Сложившаяся крупная буржуазия — владельцы заводов, газет и пароходов, уже осознали, что прозрачность бизнеса выгодна и ведет к повышению рыночной капитализации их компаний. Но видят они ее пока только как прозрачность бухгалтерии, а не собственности. И весь этот процесс ориентирован на требования западных кредитных организаций.

Если бы собственность в стране была по Конституции священна, неприкосновенна и публична, то не было бы и той чехарды, неразберихи и откровенных преступлений с частными реестрами акционеров.