Юко с интересом наклонилась к нему, и K°дзи уловил аромат духов, которыми она побрызгала за ушами.
– У тех, с кем я сидел, эта часть была сильно стерта. Почти до того места, где начинаются зубья. Знаешь почему? Это называется «гори». Берешь расческу и начинаешь вот этой частью тереть об оконное стекло в туалете. Получается пластмассовый порошок. Заворачиваешь его в кусочек хлопковой ткани, выходит что-то вроде самокрутки толщиной примерно с сигарету. Подсыпаешь туда чуть-чуть зубного порошка и сильно трешь о какую-нибудь доску. Самокрутка начинает тлеть, и от нее можно прикуривать. Когда, конечно, есть что, если удалось разжиться сигаретами. Найдут у тебя эту штуку – дисциплинарное взыскание гарантировано. На две недели. Один парень у нас пел: «Горит окурочек без спички, и страстью злой горят яички».
Кодзи зажег сигарету, глубоко затянулся и прищурился.
– Вкусно? – спросила Юко.
– Еще бы! – буркнул он хмуро.
Его беспокоило, что сигареты здесь не кажутся такими вкусными, как в тюрьме.
Если посмотреть на замусоренное устье реки, впадавшей в бухту возле пристани, не поверишь, что ее исток у большого водопада в горах Тайя и эта вода – из прозрачного горного потока, который бежит по проторенному им руслу, осыпая брызгами мшистые камни.
Трое шли по горной тропинке – не слишком крутой – вдоль звенящего потока, пока не добрались до широкого пролеска. Здесь их встретило пробивавшееся сквозь листву солнце, которое принесло с собой на крыльях ветра звон цикад. Казалось, сам солнечный свет подает голос. Они остановились в приятной прохладной тени кедровника.
– Устал, – снова пожаловался Иппэй.
По пути к водопаду пришлось сделать четыре долгие остановки. Они хотели пообедать у водопада, возле бассейна, выдолбленного падавшей с высоты водой, но съели
До водопада оставалось уже недалеко. Прогулка давалась Иппэю с большим трудом. С внезапным возгласом «Ну, встали!» он поднялся и важным жестом дал понять, что можно идти дальше. Было видно, что он дурачится. Выставив вперед трость и левую ногу, Иппэй повторил:
– Ну, встали!
Потом повернулся всем телом вправо и на манер подъемного крана поднял правую ногу. Юко подбадривала его возгласами:
– Ну, встали!
Кодзи задержался, чтобы прибраться после пикника, уверенный, что быстро догонит Юко и Иппэя, как бы далеко те ни ушли. Он смотрел вслед удаляющимся фигурам, которые словно растворялись в солнечном свете, падавшем сквозь листву на галечную дорожку.
Это было нелепое зрелище. Юко упорно подталкивала Иппэя вперед: «Ну, встали! Ну, встали!» Ее тихий глухой голос, едва различимый в шуме потока, звучал как заклинание. Кодзи казалось, что его нынешнее положение подобно камню – тяжелому, холодному и неподвижному. Он ослабил ремешок, на котором болтался термос, перекинул его через плечо вместе с фотоаппаратом и, размахивая легкой теперь корзинкой, продолжил путь.
Юко пересекла ветхий деревянный мостик, поднялась по закругленным каменным ступеням и теперь стояла перед маленьким святилищем, прислушиваясь к грохоту водопада за густыми зарослями кедровника. В ее глазах читалось надменное презрение.
– И ради этого мы пришли? – сказала она, разглядывая святилище. – Ничего особенного. Лилию принесли, глупо как-то. И зачем здесь эта дешевая муслиновая занавеска с розочками?
Внутри святилища неуверенно мерцала свеча, готовая вот-вот погаснуть; несколько гирлянд из выцветших бумажных журавликов чуть покачивались на сквозняке.
Кодзи оторопел. Слова Юко прозвучали богохульством, беспричинным и бесцельным, – она капризно цеплялась за иллюзию, которую сама же и создала.
– Но ведь люди поклоняются здесь водопаду, так? Кого волнует эта занавеска?
Юко что-то раздражало. Когда стрелы солнечного света пронзали кроны кедров, ее глаза сердито вспыхивали.
– Ладно. Тогда давай бросим лилию в бассейн.
Трое устроились на отдых на большой плоской скале возле бассейна. Грохот водопада повлиял на Юко – в ней что-то изменилось. Она громко смеялась, а потом вдруг умолкла, расслабилась, устремив на водопад взгляд горячих влажных глаз; на темно-пунцовых губах вместо улыбки мелькала кривая усмешка.
Водопад был великолепен. На высоте метров шестидесяти черным глянцем блестела в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь беспорядочно разбросанные по небу облака, вершина скалы; из залитых светом брешей в редком кустарнике толчками выплескивались водяные струи. В верхней трети водопада было видно только облако белых брызг, плотно окутавшее скалы, ниже поток раздваивался, вырывался на свободу – будто набрасывался на зрителей внизу и, потрясая белой гривой пены, каскадами резко обрушивался вниз. На скалах, перед которыми кипела взбаламученная вода, росло лишь несколько жалких сорняков, промокших до самых стеблей.