Игры зверей

Кодзи с заискивающим видом повернулся к Юко. Даже желая подольститься к ней, он чувствовал себя уверенно и свободно, настроение было прекрасное. Он старался не подавать виду, что в душе смеется вместе с Кими, но скрывать улыбку становилось все труднее.

Юко повернулась к нему спиной и направилась к дому.

– Вымойся поскорее. От тебя по́том несет.

Взглянув на ее профиль, Кодзи заметил, что она так нахмурилась, что между бровями залегла тень. Видимо, ей не давал покоя его пот. Возможно, этот пот она ненавидела.

* * *

Дом Кусакадо был чересчур большим для такой семьи. Иппэй и Юко спали на первом этаже, в пристройке площадью в десять татами. Помимо гостиной на десять татами и столовой на восемь татами, здесь было еще несколько маленьких комнат, в которых никто не жил, комната Тэйдзиро в задней части дома, а также просторная кухня и ванная. На втором этаже находилась комната для гостей на двенадцать татами – ею пользовались редко – и рядом еще одно помещение на шесть татами, где жил Кодзи. По ночам все спали в разных концах дома.

Вечер выдался безветренным и душным, и K°дзи никак не мог заснуть. Он ерзал на футоне[23] под москитной сеткой, голый, и листал какой-то низкопробный журнал, который взял в деревенской библиотеке. В тюрьме он изголодался по печатному слову и вроде бы страдал от интеллектуального голода, но по приезде в Иро у него пропало желание читать серьезную литературу. Он предпочитал книгам модные толстые цветные журналы, у которых страницы загибались по краям, как лепестки замусоленных искусственных цветов, и незамысловатое чтиво, которое в них печатали, – скандальные истории, комиксы, боевики и исторические драмы.

Листая страницы, Кодзи ознакомился с «Гороскопом месяца», а затем при неярком свете лампы принялся внимательно изучать набранные мелким шрифтом объявления читателей. Даже глаза заболели.

«28-летний холостяк ищет дружбы с дамой. Пишите, шлите фото».

«Мне 20 лет, работаю продавщицей в магазине. Свободны выходные, два дня в месяц. Кто хочет сходить со мной в кино – пишите. Билеты за мой счет».

«Бессемейные дамы! Жду писем. Давайте утешим друг друга».

«Ищу поблизости почтовых голубей по разумной цене. Хочу переписываться. 22 года. Работаю на фабрике».

На нескольких страницах журнала теснились в четыре колонки собранные со всей Японии страстные людские желания. В этих коротких, всего на несколько слов, посланиях звучало маскирующееся под жизнерадостность обнаженное одиночество. Как много одиночества, как сильно желание быть любимым. Расставив одинокие сердца по парам, словно игральные карты, натренированное воображение Кодзи нарисовало, чем кончится опрометчивое решение вступить с кем-то в переписку. Обменявшись несколькими письмами, пара встречается, мужчина и женщина видят в глазах друг друга то же самое одиночество, ту же самую нужду… И все же от нетерпения завершить мысленную картину, которую они уже для себя создали, иллюзию переносят на другого человека: и снова неловкие объятия, утро в обшарпанной гостинице, завтрак в закусочной, почтовые голуби в голубятне на крыше, тот же журнал, лежащий возле статуэтки Хотэя в токономе[24], те же объявления на журнальных страницах, ожившие вновь надежды… И все это повторяется, повторяется, повторяется.

* * *

Несмотря на глубокую ночь, жара стояла невыносимая. Кодзи то и дело вытирал пот, стекавший по шее. Да еще воняла новая москитная сетка, которую Юко купила специально для него. Ни намека на ветерок. Светло-зеленая сетка обвисла, будто ее только что закрепили, жесткие складки возмущенно топорщились, завязки на углах при тусклом свете лампы отливали свежим пурпуром. Размытый искаженный квадрат натянутой над постелью сетки своей формой напоминал мир, в котором существовал Кодзи.

Нужно было поспать. Кодзи выключил свет и, обнаженный, вытянулся во весь рост. Ему казалось, что на простыне, которая впитывает льющий с него пот, остается его теневой образ. Кодзи лежал с закрытыми глазами и вспоминал фотографию, которую утром показал ему Тэйдзиро, – половой акт с участием девушки, похожей на Кими. Потное тело беспокойно заерзало, чувства обострились в душной и жаркой темноте, словно лезвие ножа. Хотя свет уже не горел, один мотылек зацепился за сетку и меланхолично стряхивал с крылышек пыльцу. Кодзи видел в темноте его беспокойную тень. Мотылек поборолся еще немного, а потом выпорхнул в открытое окно.

Заухала сова. Прерывистый скрип цикады слился с ночной тишиной. В ночном безмолвии издалека доносился шум волн. Кодзи боялся сельских ночей, тягучих, как густой соус. Здесь все, что дремало днем, с наступлением темноты разом пробуждалось, и физически это ощущалось куда сильнее, чем в городе, а сама ночь походила на огромный, плотный кусок мяса, пропитанный горячей кровью.