Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

Не следует придавать чрезмерного значения приведенному Папием списку из семи апостолов. Без сомнения, он, как и другие иудейские и раннехристианские авторы, использует число «семь» как символ полноты — список из семи апостолов символизирует их всех (ср. семь учеников в Ин 21:2). Уже не раз отмечалось, что список этот разительно схож со списками апостолов у Иоанна в Ин 1:40–44 и Ин 21:2. Из этого списка Папий пропускает одного ученика — Нафанаила, упоминаемого только у Иоанна, несомненно, для того, чтобы заменить его другим, у Иоанна не упомянутым — Матфеем, важным для Папия, поскольку Матфей широко известен как источник евангельской традиции[56]. Эта зависимость от Иоаннова Евангелия, несомненно, относится ко времени, когда Папий пишет свой Пролог, а не ко времени сбора преданий. Во всем этом отрывке чувствуется дух Иоанна. О Евангелии от Иоанна (который ни разу не употребляет слово «апостолы» в терминологическом смысле) напоминает настойчивое использование вместо «апостолов» слова «ученики»; возможно, впрочем, это связано с желанием подчеркнуть, что обсуждаемые люди были очевидцами речений и деяний Иисуса — что для апостола (напомним, что слово «апостол» в то время в Азии широко применялось к Павлу) не обязательно. Однако во второй фразе отрывка, с ее ссылкой на «истину», под которой явно понимается сам Иисус (ср. Ин 14:6), определенно слышится отзвук Иоанна; такой же отзвук можно предположить и в последней фразе: «живой, остающийся в душе голос» (zo"es phones kai menous"es). Нет ли в этом аллюзии на заключительное рассуждение Четвертого Евангелия о том, сколь долго «пребудет» (menein; см. также 1 Кор 15:6) любимый Иисусов ученик?

«Живой, остающийся в душе голос»

Замечание Папия о том, что «из книг [нельзя] почерпнуть столько сведений, сколько дает живой, остающийся в душе голос», отмечается многими, но трактуется по большей части неверно. Многие понимают его в том смысле, что Папий вообще предпочитает устную традицию книгам. Однако такое предубеждение против книг в пользу устного слова делает, по меньшей мере, парадоксальным тот факт, что сам Папий записывал собранные им евангельские предания, а впоследствии написал на основе этих преданий собственную книгу. Кроме того, мы знаем, что во время работы над книгой Папию были известны написанные Евангелия (по крайней мере, от Марка и от Матфея) и что он, хотя и сознает некоторую неполноту этих двух Евангелий, ни в коей мере их не отвергает (см. ниже, главу 9).

Чтобы понять, почему Папий предпочитает письменным источникам «живой голос», для начала следует осознать, что перед нами «топос», общее место античного дискурса. Лавдей Александер указывает на близкое сходство этой фразы с отрывком из одного труда античного медика Галена, где тот приводит «поговорку, имеющую широкое хождение среди ремесленников» и гласящую, что «получать сведения из книги — совсем не то, что учиться у живого голоса, так что это даже сравнивать нельзя»[57]. Выражение «у живого голоса» (para z^o`es phones) — совершенно то же, что у Папия, только Папий добавляет «и остающегося в душе» («пребывающего») (menous`es). Известны также два латинских источника того же утверждения — что «живой голос» (лат. viva vox) предпочтительнее книг, причем в обоих случаях это утверждение приводится как расхожая поговорка (Квинтилиан, Наставления оратору, 2.2.8; Плиний Младший, Письма, 2.3)[58]. Очевидно, что Папий также ссылается на пословицу. В контексте научных и технических сочинений (как у Галена) эта пословица отражает ранее известное мнение, что учиться ремеслу у живого мастера, следуя его примеру и указаниям, легче, чем по книге[59]. Однако, даже если эта поговорка возникла в среде ремесленников, ручным трудом она не ограничена. Сенека применяет ее к философии, говоря, что личное общение с учителем приносит больше пользы, чем изучение философии по книгам: «От живого голоса (viva vox), разделяя с наставником его повседневную жизнь, ты получишь больше блага, чем от любого сочинения» (Письма, 6.5)[60]. В обоих случаях текстам предпочитается не длинная цепь устной традиции, а прямое личное общение с учителем. Та же фраза, используемая Квинтилианом (Наставления оратору, 2.2.8) и Плинием (Письма, 2.3) в рассуждениях о риторике, указывает на особую коммуникативную силу устного выступления оратора, которую письменный текст не способен адекватно передать[61].

Александер так подытоживает свое исследование этого топоса: