Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

Мы видим, что поговорка о «живом голосе» имела широкое хождение в общем смысле; однако можно выделить три культурных поля, в которых она применялась в более конкретных значениях. В риторике она подчеркивает центральное значение живого выступления. В среде ремесленников — выражает распространенное ощущение сложности, почти невозможности усвоения практических навыков по книгам, без живого примера. И, наконец, в школе вообще служит напоминанием о приоритете личных наставлений над изучением (или написанием) учебников[62].

Во всех этих случаях поговорка относится к непосредственному опыту говорящего, будь то оратор или учитель, а не к передаче традиции на протяжении поколений. С устной традицией она может быть связана разве что в контексте школы[63]; но и здесь упоминаемый в пословице «живой голос» принадлежит не устной традиции, а конкретному преподавателю, обучающему учеников с помощью устных наставлений. Следовательно, как указывает Гарри Гэмбл, «Папий высоко ставит не устную традицию как таковую, а сведения из первых рук. Он старался получать информацию из первых рук везде, где только мог, и определенно предпочитал такой способ получения информации всем остальным»[64].

Историографию Александер не упоминает, и в сохранившихся до наших дней работах античных историков поговорка о живом голосе не встречается. Есть, однако, другая, равнозначная по смыслу пословица, употребляемая тем же Галеном: он пишет, что «лучше быть очевидцем (autopt^es) дел мастера, чем уподобляться тем, кто правит свой путь по книгам»[65]. Эту пословицу, как и поговорку о живом голосе, Гален применяет к обучению ремеслу; однако то же выражение приводит Полибий, историк, писавший за три столетия до Галена, сравнивая историографию с врачебным искусством (12.15d.6). Об этом он говорит в ходе суровой критики историка Тимея, полностью полагавшегося на письменные источники. Стоит отметить, что Полибий вообще любит слово autopt`es («очевидец»)[66], характерное, как показывает Александер, для медицинской литературы (как в приведенной цитате из Галена)[67]. Хотя само это слово у историков в целом встречается редко, Полибий использует его для описания центрального в античной историографии понятия: важность непосредственного личного знания описываемого предмета — знания либо самого историка, либо, по крайней мере, его информанта. Продолжая критику Тимея, Полибий пишет, что существуют три типа исторического (как и любого иного) изыскания: один из них основан на зрении и два — на слухе. Исследование путем видения — это непосредственное личное знание историком мест или событий, о которых он пишет: метод, высоко ценимый античными историками, которому Полибий, как и Фукидид и другие, отдавал первое место. Один из путей исследования путем слышания — чтение мемуаров (hypomn`emata) (в древнем мире тексты всегда читались вслух, даже если читатель читал их для себя)[68]; Тимей основывался на этом методе полностью, однако Полибий ставит его на последнее место. Более важна для Полибия другая форма исследования через слышание — расспросы (anakriseis) живых свидетелей (12.27.3).

Как напоминает нам Самуэль Бирског и как мы отмечали в предыдущей главе, античные историки, полагавшие, что полноценному исследованию и воспроизведению поддается лишь новейшая история, сохранившаяся в живой людской памяти, превыше всего ценили непосредственное участие историка в событиях, о которых он писал (то, что Бирског называет свидетельством); вторым по достоверности источником считались воспоминания живых очевидцев, которых историк мог лично расспросить (то, что Бирског называет косвенным свидетельством)[69]. В некоторых случаях этот источник мог расширяться и включать в себя беседы историка с людьми, расспрашивавшими очевидцев; однако общим принципом оставался личный контакт с очевидцами — и, следовательно, этот принцип нельзя понимать как общую декларацию превосходства устной традиции над письменными источниками. Разумеется, не мешал он историкам и писать собственные книги — ведь их целью, среди всего прочего, было именно зафиксировать воспоминания, в противном случае неизбежно исчезающие из памяти общества, сделать их, говоря знаменитыми словами Фукидида, «общим достоянием на все времена» (1.22.4)[70].