Иисус. Картины жизни

«Веришь ли сему?» – гневным приказом в суматохе битвы звучит этот вопрос, и испуганная Марфа подтверждает свое абсолютное доверие Ему, после чего уходит. «Учитель здесь и зовет тебя», – шепчет она Марии, думая, наверное, про себя: «Мне непонятны Его состояние и Его слова, пусть лучше Мария пойдет к Нему».

Марфа, подойдя к Иисусу, владела собой, Мария же была просто в отчаянии, и хотя встретила Его теми же словами, но пала к Его ногам, и это придает им несколько иной смысл: «Почему же Ты не пришел?» Словно бы она поддалась влиянию своего окружения. Бдительный враг уже воспользовался своей мнимой победой – поэзия уныния, безутешной скорби, даже недовольства овладела душами присутствующих.

Спаситель ей не ответил. Увидев плачущей ее и пришедших с ней плачущих иудеев (которые, невольно поддавшись отчасти злорадству триумфа, растрогались сверх меры), Он «Сам восскорбел духом и возмутился». Прежде всего Спасителя возмутило это неистовое рыдание, словно совершается жертвоприношение Его врагу, смерти, это стремление людей бередить свои раны, это скрытое возвеличивание всевластия смерти, невольно обращенное в ропоте своим острием против Бога. Как это могло произойти не с кем-нибудь, а с Марией здесь, пред Ним? Ему стало больно за нее, больше, чем за иудеев, от которых Он иного и не ожидал. Но Его гнев направлен был на Его врага, князя мира сего, который заставил раболепствовать перед ним человека, призванного «поразить его в голову». Оказывается, за все время Своего земного служения Он отвоевал у него лишь малую часть территории, занятой этим врагом в сердцах людей.

«Где вы положили его?»

«Господи! пойди и посмотри», – эти слова, которые в начале нашего Евангелия (Ин 1:46) ассоциируются с восходом солнца жизни, которая «была свет человеков», здесь звучат для Иисуса злорадным напоминанием.

«Иисус прослезился». Наш язык не позволяет точно перевести с древнегреческого эти слова и передать во всей полноте волнение повествователя.

Это было похоже на некий внутренний надлом под тяжестью скорби о страшном человеческом бедствии – смерти, и о «сне», сковавшем души людей, их «второй смерти».

Но в Его слезах, в этом признании собственной слабости, выразилась победоносная сила. Я думаю, что плачущий Иисус примирил с Собой сердца всех, преобразив, пусть на мгновение, их враждебность в сочувствие Ему. «Смотри, как Он любил его». Это сочувствие присутствующих было так велико, что «некоторые из них сказали: не мог ли Сей, отверзший очи слепому, сделать, чтобы и этот не умер?».

Это было самое позорное для Иисуса. Похоже, Он поддался этой всеобщей скорби, опустив Свой стяг пред лицом победившего врага и ничего не умея, как только проливать слезы. Порой есть нечто дурное, пугающе серьезное в этой «поэзии скорби», в этом расслаблении души, страстно желающей чувствовать себя несчастной, в этом проявлении неосознанного ропота против Бога, ропота, вытеснившего нашу веру. Это – дуновение ада, с его ненавистью к Богу, злорадно шепчущее нам: «Наконец-то вы поняли, кто такой Бог и каков Он». И тут нами может овладеть ложное благоговение, восторг перед величием собственного несчастья. Так, должно быть, случилось и сейчас, когда собравшиеся все дружнее и вдохновеннее заливались слезами.

И снова Иисус приходит в ярость. Мы понимаем это. «Отнимите камень», – приказывает Он. Марфа хочет Ему воспрепятствовать, объясняя: «Уже смердит, ибо четыре дня, как он во гробе». Как это ни печально, но и у покойника есть свой «день рождения», свой «возраст»! Марфа уже видит в лежащем в гробу нечто, вызывающее у нее отвращение. А вдруг, если отнять камень, этот мерзкий запах, выйдя из гроба, осквернит ее память о брате[77]. Иисус ей с укором отвечает: «Не сказал ли Я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию?» Когда и какими словами Он ей это сказал? Да вот этими: «Воскреснет твой брат» и «Я есмь воскресение и жизнь».

Заверения Иисуса суть приказания верить. Возвещенное Спасителем – данный нам залог, от которого не будет нам никакого толку, если мы, веруя, сами не воспользуемся им. И они отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и, обратившись – неожиданно вслух – к Отцу, сказал: «Отче, благодарю Тебя, что Ты услышал Меня». И, закончив Свое обращение, воскликнул («воззвал громким голосом»): «Лазарь! иди вон».

Примечательно, что Иисус в Своей титанической деятельности всегда действует как обычный человек. Он не сказочный волшебник, и чудеса даются Ему нелегко. Вот и сейчас Он намеревался, просто был вынужден, привлечь силы всех неравнодушных к Лазарю (как прежде – Марфы). Не отрицаю очевидной схожести священнодействия Елисея при воскрешении сына синомитянки с нашими попытками возвращения к жизни людей, впавших в летаргический сон, но мне все же представляется, что Спаситель счел необходимым воздействовать на душу Лазаря нравственным убеждением, властным приказом ему собраться с силами и встать.