Иисус Христос или путешествие одного сознания (главы 1 и 2)

-Я убрал его в подсумок, - сказал Слава, впившись в меня глазами. Я равнодушно пожал плечами. Слава остался ночевать в Моховой у знакомых, а я, вернувшись вечером домой, на следующее утро ехал по делам в город. Тут какое-то чувство опустило мои глаза на руль. Там, на месте прикрепления ручки тормоза висел в воздухе светлый полупрозрачный шар сантиметров 15 в диаметре, от которого веяло Славино чувство, что он "нашел щель в моем доме". Самое интересное было то, что тормоз раскрутился на правой стороне руля, а шар висел на левой. Правда, это могло быть связано с распределением полевых филиалов людей в моем поле, в том числе и Славиного. Этот страх, проявленный Павитриным, вызвал у меня чувство, что его совесть передо мной нечиста. В этот момент мне показалось, что он вспомнил мои весенние рассказы о том, как я видел, как его сознание опускается ко мне в затылок. Я подавал тогда ему это как видение.

Усилил мое подозрение к Павитрину его приезд ко мне с расспросами о том, как я ощущаю его вампиризм. Утром в день приезда он, позвонив, договорился со мной встретиться вечером для разговора. Когда он положил трубку, над своей макушкой, я почувствовал и увидел появление светлого размытого пятна, нарушившего мне привычный гомеостаз в психике. Как будто и после разговора он пытался мне что-то внушить или подслушать мое отношение к нему. Когда он приехал, и мы сели разговаривать, я отвечал ему на все его вопросы.

-Сейчас ты чувствуешь? - спрашивал он.

-Сейчас - нет, а после многих разговоров - да.

Он уходил обрадованный и обнадеженный. В этот вечер я, внимательно следивший за всем ходом разговоров и его действиями, никакого вампиризма не почувствовал. Тем не менее его поведение к доверию не вызывало. Однажды, когда я рассказал ему про тот мой неудачный поход в школу, сказав ему о том что, чувствовал "как будто это ты ставишь передо мной воздушную стену каким-то образом". Он, внимательно все слушавший, услышав о моем "влипании", расхохотался. Выходило так, будто он смеялся не над моей ошибкой в чувствах, а над моей глупостью, проявившейся в его непослушании. В тот же вечер я рассказывал ему свои открытия Ури Геллера. Когда я рассказал ему про то, как дематериализуются предметы в присутствии Ури, лицо Вадима вспыхнуло пониманием, которое он тут же погасил. Я почувствовал, что это такой вопрос, который он не хочет со мной обсуждать. Что наиболее интересующие его вопросы по его мнению - не для меня, также как и эта часть его духовного мира. Такое отношение вызвало у меня массу вопросов и подозрения.

Однажды ночью приснился Вадим, дающий мне метлу и отправляющий меня работать дворником (после моего устройства на эту работу). В другую ночь приснилось как я расчленяю Вадима и его тело прячу в тумбочке в какой-то комнате. Проснулся я, что называется, в холодном поту, бывшем на деле горячим, с чувством раскаяния за содеянное.

Уроки в школе мне нравились не столько тем, что я преподавал по программе, сколько тем, что при помощи этого я общался с ребятами. Главное в ходе всей практики я видел в научении ребят свободно и правильно мыслить без стереотипов и шаблонов. Мои десятиклассники стонали перед каждой контрольной, вопросы которой часто составленные многоэтажными терминами, были просты и легки, а многие ответы можно было получить, не напрягаясь, а лишь правильно подумав. Эти контрольные были сродни игре и стон у ребят был только потому, что растолкать людей на игру бывает не менее трудно, чем на работу. На оценки я тоже не скупился и ими давал ребятам дополнительную веру в себя. В случае же лени и безответственности, как правило, не ставя отрицательной оценки в журнал, давал провинившемуся исправить положение. Единственным предметом, мне не нравящимся, была экономическая география у девятиклассников. В этом повинен, наверное, уровень развития промышленности, и, ведя уроки, я просто не видел смысла пересказывать ученикам то, что непрогрессивно, и о чем они могут прочитать дома сами, если им это будет нужно. Зато на биологию я летел. После первого же урока, связав его тему с восточными единоборствами, я получил кличку "Ниндзя", утвердив ее чуть позднее открыванием бедром заклинившей двери класса. Один из лучших учеников - Паша Деревянкин, до этого открывавший ее ударом ноги, так как открыть иначе ее было невозможно, увидев мое открывание, не стал сдерживать свои эмоции: "Вот это мощь!" Это было уже на перемене.