Иисус. Все мировые исследования

1. Прежде всего: в какой степени содержание этого отрывка принадлежит иудейскому историку Иосифу Флавию, а в какой – его позднейшим редакторам-христианам? В последнем поколении ученых вопрос о подлинности этого отрывка претерпел драматический поворот. В 1906 году Альберт Швейцер с абсолютной уверенностью писал о том, что Флавиево свидетельство для изучения Иисуса совершенно бесполезно[1732]. Эта позиция отражает общее отношение к Свидетельству, господствовавшее на протяжении первой половины XX столетия. Роберт Эйслер видит первые его проявления в Германии XVI века, в комментариях филолога Хюберта ван Гиффена и богослова Лукаса Озиандера[1733]. Прекрасные примеры – исследования Бенедикта Низе[1734], Эмиля Шюрера[1735], Эдуарда Нордена[1736], Ханса Концельмана[1737] и других. Их серьезнейшие аргументы против подлинности Свидетельства сделали совершенно невозможным принятие его греческой версии целиком как аутентичной. Подозрительность здесь в высшей степени обоснована – особенно в отношении материалов, которые могли быть составлены только человеком, верующим в Иисуса, и пропагандируют истинность христианского вероучения. Здесь необходимо прежде всего указать на заявления: «То был Христос»[1738] и: «На третий день он вновь явился им живой», во исполнение пророчеств. Тяжкая тень подозрения по-прежнему лежит и на отрывках, в которых видятся более завуалированные христианские утверждения – таких как: «Если его вообще можно назвать человеком»[1739].

Однако несмотря на вполне обоснованный скепсис в отношении этих черт Свидетельства, в последнем поколении исследователей маятник критического суждения склонился в другую сторону – и теперь специалисты считают вероятным, что Иосиф в самом деле писал об Иисусе, и в греческой, а также в других версиях этого отрывка все еще можно найти элементы исходного, подлинного текста. Этот резкий поворот в критической оценке, начатый исследованиями 1920-х, 1930-х и 1940-х годов, продолжается и по сей день[1740]. Так, уже в 1998 году Джон Мейер отмечает: согласно «новейшим мнениям» по вопросу о подлинности Свидетельства, в нем можно обнаружить по меньшей мере следы, а возможно, и достаточно значительные элементы изначального текста, принадлежавшего Иосифу[1741]. Перед нами значительная перемена в сравнении с заявлением Швейцера о том, что Иосифа следует вообще исключить из числа свидетельств об Иисусе[1742]. Среди ученых, выступающих за частичную подлинность Свидетельства, особенно популярна «гипотеза интерполяции»: согласно ей, Иосиф Флавий изначально написал что-то об Иисусе, а позже христианские редакторы пересмотрели его текст, переделали его и дополнили, чтобы тот лучше отвечал их собственному учению и апологетическим целям.

В пользу этой гипотезы высказывался широкий круг ученых, приводя в ее поддержку множество аргументов. Одни части свидетельства, несомненно, выдают руку редактора, верившего в то, что Иисус был Мессией, – однако другие, по словам этих ученых, столь же явственно носят на себе отпечаток изначального неверия[1743]. Внимательно читая эти, более нейтральные элементы описания, на фоне других, явно связанных с керигмой, исследователи разработали серьезнейший набор аргументов в пользу подлинности по крайней мере части текста[1744]. Прежде всего они обращают внимание на применяемые к Иисусу термины σοφός ἀνήρ («мудрый человек») и διδάσκαλος («наставник»)[1745]. С точки зрения Древней Церкви такие описания Иисуса, безусловно, были неудовлетворительны[1746]: однако они прекрасно укладываются в стиль иудейского историка, который называет словом σοφός мудрецов Египта (И. Д. II, 13.3; Пр. Ап 1.236; ср.: 1.256; 2.140), Вавилона (И. Д. X, 10.3) и Греции (Пр. Ап 2.168), а также таких выдающихся иудеев, как Моисей (И. В. III, 8.5), Соломон (И. Д. VIII, 2.7; Пр. Ап 1.111), Зоровавель (И. Д. XI, 1.3) и Даниил (И. Д. X, 10.4, 11.2, 11.3), а слово διδάσκαλος применяет к самым разным учителям (И. Д. I, 2.2; III, 2.3; XIII, 4.7; XV, 10.5; XVII, 12.1, 12.2; XVIII, 1.4; XIX, 2.2; XX, 2.5; Пр. Ап 1.178; 2.145; И. В. VII, 11.1–2; Жизнь 274)[1747]. Эти слова описывают Иисуса нейтрально, а пожалуй, даже и положительно, однако не изображают его ни Мессией, ни существом божественным. Такое беспристрастное описание, несомненно, могло вызвать у редактора-христианина желание привести его в большее соответствие с учением Церкви[1748].