Иисус. Все мировые исследования

А как использованы в нем канонические тексты? Издатели и переводчики отметили в сносках немало возможных аллюзий. В тех случаях, когда Евангелие Иуды позволяет предположить общее знакомство с каноном, конкретные детали тех или иных евангельских пассажей применяются редко. Краткое описание явления Иисуса на земле – «он совершал чудеса и великие деяния творил ради спасения человечества» (33, 6–9) – напоминает речь Петра в Деян 2:22. Предсказание Иисуса, что Иуду заменят другим – «Ибо другой заменит тебя, того ради, чтобы Двенадцать [апостолов] могли вновь стать совершенными с богом своим» (36, 1–4), – возможно, аллюзия на Деян 1:15–22. Речение Иисуса: «Невозможно посеять семя на [скале] и пожать плод его» (43, 25–44, 2) – возможно, отсылает к притче о сеятеле. В 47, 10–13 появляется версия 1 Кор 2:9. То, что власти стремились арестовать Иисуса тайно, обосновано так: «…ведь они боялись народа» (58, 16–17) – и это перекликается с Лк 22:2b. Евангелие Иуды добавляет объяснение: «…ибо все считали его за пророка» (58, 18). Эта дополнительная фраза отражает Лк 24:19. Финальная сцена, разумеется, отсылает к тому, что иудейские власти заплатили Иуде за информацию (58, 25). Здесь нет ни сцены переговоров (как в Мк 14:11; в Лк 22:3–6 действия Иуды приписываются сатане), ни упоминания конкретной суммы (как в Мф 26:15; об исполнении пророчеств см. Мф 27:9–10). Иуда в этих событиях не проявляет инициативы. Книжники подходят к нему, поскольку он не вошел вместе с Иисусом и Двенадцатью в комнату для трапезы (58, 19–24).

Если Иисус приказал Иуде остаться снаружи и сообщить книжникам все, что им потребуется, то действиям Иуды объяснения не требуются. По всей видимости, тогда не требовалась бы и плата; однако деталь, согласно которой Иуда получил от первосвященников деньги за то, что предал им Иисуса, была столь прочно связана с фигурой Иуды, что опустить ее было невозможно. Стэнли Портер и Гордон Хит считают, что канонический материал в Евангелии Иуды использован так же, как и в других апокрифах II–III вв.[1725]. Однако предложенное сравнение с такими трудами, как папирус Эджертона 2, не поддерживается на микроуровне. Христианские апокрифы, сравнимые с папирусом Эджертона 2 и Евангелием Петра, остаются на том же уровне повествовательного реализма, что и канонические Евангелия. Рассказы об Иисусе, будь то словесные споры с его противниками или события Страстей и воскресения, опираются на детали, имеющиеся в традиции; имеются даже отсылки к каноническим Евангелиям, хотя и неточные. Как мы уже видели, такие гностические тексты, как Послание Петра Филиппу, основанные на обычном христианском представлении о Страстях, также содержат повествовательные детали. Евангелие Иуды никакого интереса к деталям не демонстрирует. В нем, скорее, квазиевангельская обстановка служит контекстом для диалога, в котором Иисус наставляет ученика о спасении. Та же схема присутствует в (Первом) Апокалипсисе Иакова, трактате, предшествующем Евангелию Иуды в Кодексе Чакос.

Заключение

Исследование новозаветных апокрифов первых трех столетий[1726] подпитывалось ложной идеей – считалось, что в них отражены более древние и достоверные сведения о Движении Иисуса, чем в канонических текстах. Некоторые ученые внесли в эту теорию свой вклад, создавая новые повествования о Движении Иисуса на основе: а) выделения в текстах речений и повествований (особенно рассказа о Страстях) пласта, якобы восходящего к середине I в.; и б) теории заговора, согласно которой господствующее крыло раннехристианских церковных лидеров, «ортодоксальные епископы», ответственны за подавление и замалчивание других, разнообразных и более аутентичных версий христианства I–II вв. И этот метод, и эта теория сомнительны[1727]. Почти все тексты, дошедшие до наших дней, свидетельствуют о связи с одним или несколькими каноническими Евангелиями, уже существовавшими и, по всей видимости, широко распространенными. И они представляют собой не переработку прототипа, сделанную переписчиком или редактором текста, – какую источниковеды, скажем, могут различить в канонических Евангелиях, – но пересказ, реконструкцию, расширение и

интерпретацию, словом, то, что Клаук и другие удачно именуют «вторичной устностью»[1728].