Июльский заговор. История неудавшегося покушения на жизнь Гитлера

Для Бонхёффера, как и для многих других христиан, проблема участия в насилии и прощения была самой важной. «Понятие свободной ответственности, — писал он, — идет от Бога, который требует свободного свидетельства веры в ответственном действии и который обещает прощение и покой тому, кто в процессе этого становится грешником». То, что пришлось сделать, вполне может оказаться греховным. Грешник должен положиться на милосердие Господа. «Гитлер, — провозгласил Бонхёффер, — антипод Христа. Поэтому мы обязаны продолжать свою работу, независимо от того, будет она успешной или нет».

Другой участник событий, пастор Циммерман, вспоминает о встрече, состоявшейся в его доме примерно за два месяца до ареста Бонхёффера. Тогда Бонхёффер познакомился со штабным офицером лейтенантом Вернером фон Хефтеном, который позже в качестве адъютанта Штауффенберга сопровождал последнего во время выполнения исторической миссии 20 июля. Хефтен поставил вопрос ребром. Он сказал, что завтра будет у Гитлера, и спросил, должен ли застрелить его. Ответ Бонхёффера был осторожным. Он объяснил, что дело не просто в убийстве отдельного человека. Стреляя в Гитлера, следует помнить о политических последствиях. Должно быть сформировано правительство, готовое приступить к руководству страной, иначе последствия могут быть катастрофическими. Он добавил, что ни у кого нет права указывать Хефтену, стрелять в Гитлера или нет. В конечном счете это должно стать решением человека, который берет в руки оружие. Он может только попросить совета у окружающих относительно политических обстоятельств, сопутствующих устранению Гитлера. Решение убить должно идти от глубоких личных убеждений, что сей ужасный акт является морально оправданным и неизбежным. Фабиан фон Шлабрендорф, который тоже знал Бонхёффера, утверждает, что в 1942 году пастор поведал ему о своей убежденности в необходимости убийства Гитлера, но все ответственные члены Сопротивления знали: убийство без следующего за ним переворота было бы бесполезным.

Мольтке смотрел на вопрос насилия совершенно иначе и до самого конца отказывался в нем участвовать. По его словам, насилие есть демонстрация «зверя в человеке», он считал, что люди при любых обстоятельствах должны оставаться людьми. Мольтке свято верил в то, что насилие порождает только насилие, что режим должен следовать своим путем и в конце уничтожит себя сам. А вот к его концу следует готовиться заранее и создавать конституцию, которая будет воплощать основные христианские принципы, в которые он свято веровал.

Не все члены оппозиции были одинаково убеждены, что переворота можно избежать. Но на январской встрече 1943 года Герштенмайер отметил, что все, даже Мольтке, в конечном счете пришли к выводу, что теперь уже переворот необходим, и чем быстрее, тем лучше. И Петер Йорк, и Герштенмайер активно участвовали в июльских событиях 1944 года. Мольтке к тому времени уже вышел из игру: он был арестован шестью месяцами ранее — в январе 1944 года. «В тот самый момент, когда я находился в опасности втягивания в активную подготовку к путчу. — писал Мольтке в письме, переданном из тюремной камеры, — меня вывели из игры. Так что я остался свободным or любой связи с силовыми методами». Он считал это волей Господа[16].

Ядро немецкого Сопротивления черпало свою силу и мужество из христианской веры. Вовсе не случайно все главные заговорщики были истинными христианами и в высшей степени интеллигентными людьми. Хотя в движении Сопротивления участвовало много тысяч людей, 20 июля 1944 года отважились на решительные действия только главные действующие лица драмы. При этом они опирались только на резервы человеческого духа — единственное, на что они могли рассчитывать в случае катастрофы, пыток и страшной смерти.

Эти глубоко прочувствованные христианские принципы не помешали им, однако, до последнего момента яростно спорить о целесообразности покушения. Личные и политические разногласия, которые так беспокоили Хасселя, еще более усилились после появления во внутреннем круге заговорщиков Штауффенберга. И снова неприятности шли от Герделера.

Герделер, как и Хассель, познакомился со Штауффенбергом осенью 1943 года. По словам Герделера, Штауффенберг «показал себя капризным и упрямым индивидом, которому захотелось поиграть в политику. Я часто не соглашался с ним, хотя ценил. Он желал следовать сомнительным политическим курсом с левыми социалистами и коммунистами и очень досаждал мне своим эгоизмом». По уверению Риттера, Штауффенберг с разбегу нырнул в политическую игру, которую Герделер считал своей собственной вотчиной, привнеся в нее философию «романтического социалиста». Он буквально фонтанировал идеями о «моральном и политическом возрождении Германии, бурном потоке революционного движения, который снесет на своем пути все старое». А Штауффенберг, как мы уже видели, считал конституционные реформы Герделера «революцией седых бород».