Их безумие

Рэй не красуется, не дает девушке рассмотреть себя повнимательней, провести неверными пальцами по твердым мышцам груди пресса. Ему не до этого. Он просто обрушивается на Керри всем ураганом, что бушует в крови, перехлестывает по венам, толкается в сердце, заставляя выскакивать из груди и сходить с ума от скорости.

- Твоя? - и как это Керри еще может что-то соображать и даже говорить, она сама не понимает. Защитная реакция, не иначе. Чтоб не снесло торнадо по имени Рэй. Ее личным торнадо.

- Моя. Я ей управляю.

Рэй раздвигает ей ноги, грубо, не в силах сдерживаться больше, дергает трусики, пережившие нападение в туалете, но все же не выдержавшие повторной атаки, наклоняется и прикусывает напряженную кожу живота над лобком, шумно сопит, как большой пес, хрипит изменившимся, низким голосом:

- Пахнешь как... Пи**ц просто... Умру сейчас...

Но, в полном противоречии со своими словами, развивает бешеную активность, не давая Керри опомниться, и уж тем более позадавать еще глупые вопросы.

Сдирает с себя джинсы, возвращается к ее лицу, и... Опять целует. Нежно. Опять. Нежно. Да что же происходит??? Правда, когда в ту же секунду, одновременно с поцелуем Керри чувствует давление в промежности и сдавленно стонет от легкой будоражащей боли проникновения, становится понятно, что, что бы там с Уокером не произошло за эту неделю, и, особенно за эти два последних дня, когда она его не видела, он остается верен себе. И добивается своего любыми способами. И, скорее всего, эта его неожиданная нежность - всего лишь хитрый ход, очень удачный, надо сказать. Полностью обезоруживающий.

Так же, как и его улыбка.

Завлечение, обманка, прятки с понятным финалом.

Потому что берет он ее так же, как и всегда, жестко и сильно. Не щадя. Врываясь на полную длину, одновременно сжимая хрупкие плечи, зарываясь пальцами в пушистые локоны на затылке, ловя ее припухщие губы, ее стоны, заглядывая в поведенные поволокой глаза. И отвечая на каждое, самое маленькое движение навстречу. Он по-прежнему очень остро ее чувствует, понимает ее тело на своем, животном уровне, и дает ему то, чего недостает. Больше силы, больше напора, больше движений. Он знает, как ей нравится. Как она любит. Потому что сам в свое время показал ей это. Научил. Приучил.

И теперь Керри привычно и так сладко изгибается в его руках, отвечает на поцелуи и стонет в ответ на каждое движение. И, несмотря на происходящее, все стремится посмотреть на него, в его глаза, поймать в них привычное для него выражение несдерживаемого животного удовольствия, восхищения ей. Как центром его Вселенной. Это возбуждает еще сильнее, делает ощущения настолько яркими, настолько взрывными, что Керри не выдерживает. Сжимает его сильно ногами, выгибается и кричит. И в этот раз Уокер не закрывает ей рот. Потому что здесь никто не услышит.

Потом они лежат в немного непривычной для Керри позе. Диванчик узкий, Уокер просто ее переворачивает и кладет на себя, прижимая за поясницу, чтоб не прыгала никуда. А Керри и не собирается. Какой тут прыгать, когда еле живая?

Уокер дотягивается до джинсов, брошенных в изголовье, достает сигареты, прикуривает. Керри лежит у него на груди, немного сползая вниз и чувствуя, как еще не до конца опавший член утыкается ей живот. От этого ощущения почему-то волнительно и странно. Сколько раз они лежали вот так, рядом?

В самом начале их непонятных недоотношений, Уокер, залезал в ее окно и просто молча брал ее столько, сколько ему надо. А потом одевался и уходил, правда, крепко целуя на прощание. Если б не этот поцелуй, было бы совсем беспросветно.

Затем он начал оставаться, словно ему не хватало уже простого секса с покорной девушкой, хотелось... Близости? Он обхватывал ее рукой, вальяжно пристраивал на груди, курил, не заботясь о том, что табачный дым пропитает насквозь весь текстиль в скромной девичьей комнате, где в последний год колледжа творились совсем нескромные вещи. А Керри лежала, слушая мерный и успокаивающий стук сердца, чувствуя запах табака, пота, кожи, иногда металла, эту дурманную смесь, которая голову кружила и сводила с ума. Обычно, докурив, Уокер опрокидывал ее на спину и брал еще раз. Чаще всего, уже не так грубо, а медленней, спокойней. Срываясь лишь к финалу. Вместе с ней.

Они так и не разговаривали все время их недовстреч. Уокер только курил и трахал, а Керри, после нескольких проваленных попыток, тоже не особо стремилась. Она помнила свое тогдашнее замороженное состояние, свою отстаненность, не хуже уокеровской, свое погружение в себя.

Они оба тогда что-то нашли друг в друге. Может, не отношения, но поддержку.

То, что потом было так больно рвать.

Но вот так вот, прямо на нем, сверху, в такой провокационной позе, Керри никогда еще не лежала. Да и сейчас должна была благодарить только узкий диван. Рядышком на нем лежать было невозможно. Только так, друг на друге.