Их было три

Мелькнула мысль: багровые или синеватые пятна — признак краснухи. Гундеге никогда не приходилось видеть свиней или поросят, поражённых этим недугом. Все знания она почерпнула из книг Жанны, а там ничего не говорилось о том, какой величины эти пятна и болезненны ли они. Во всяком случае, она сейчас не помнила об этом. Она знала лишь одно: краснуха — страшная болезнь!

Гундега лихорадочно силилась вспомнить, что ещё сказано было в книгах об этой болезни. Смутно вспомнилось что-то о сыворотке, о прививках… Она попыталась поймать поросёнка, но это оказалось совсем не так просто. Упитанный больной носился вокруг корыта с завидной быстротой и ловкостью. В конце концов запыхавшаяся и встревоженная Гундега чуть не со слезами побежала к Матисоне.

Матисоне завтракала. Она сидела на табуретке, такая же весёлая и бодрая, как обычно по утрам, только вокруг глаз обозначилась сеть морщин.

Увидев встревоженное лицо Гундеги, Матисоне воскликнула:

— Что случилось?

— У одного из моих поросят краснуха!

Матисоне быстро поднялась.

— Пошли в загон!

Ещё по дороге, спускаясь с пригорка, она, заслонив рукой глаза от солнца, пыталась что-то разглядеть. Но внизу кишмя кишели белые поросячьи спины.

— Где он у тебя лежит? — наконец спросила она.

— Он не лежит. Он бегает по загону, Я пыталась поймать его, но…

— Почему ты решила, что у него краснуха?

— Красное пятно на боку… И когда поросята заденут его, визжит.

Матисоне покачала головой, но о чём она думала, Гундега, конечно, не знала. В эту минуту ей казалось, что такое покачивание не предвещает ничего хорошего.

Поросёнок не лежал и сейчас. Пристроившись, наконец, поудобнее у корыта, он жадно ел, шлёпая свесившимися ушами. Матисоне даже не заметила больного, пока Гундега не показала его.

Пользуясь тем, что "пациент" насыщался, Матисоне осмотрела его.

— Так я и думала! — заключила она.

Гундеге послышалось в этих словах подтверждение её догадок, и она виновато опустила глаза.

— Посмотри! — позвала её Матисоне. — Видишь?

Гундега наклонилась к поросёнку. Пятно не было гладким, на самой его середине возвышался небольшой бугорок с сероватой сердцевиной.

— Ты видишь черноту? Это заноза, толстая заноза. Она уже нарывает.

Гундега почувствовала, как загорелись её щёки и уши.

"Просто заноза! А я… как дурочка…"

— Поросёнок тёрся обо что-то и занозил бок. А ты не заметила. — Матисоне подняла глаза. — А не заметить нельзя, ведь она большая…

Гундега низко опустила голову…

— Что ты там краснеешь? — услышала Гундега голос Матисоне и догадалась, что та улыбается. — Помоги мне лучше поймать его.

Матисоне послала Гундегу на ферму взять из аптечки вату и перекись водорода. Девушка бежала вниз задыхающаяся и счастливая, всё оказалось проще, чем она предполагала, и в то же время она не переставала осуждать себя.

"Ведь вполне могло начаться заражение крови или ещё что-нибудь… И виновата была бы, конечно, только я…"

Некоторое время из загона доносился отчаянный визг четвероногого пациента. Вырвавшись из рук обоих "хирургов", он отфыркнулся, словно выскочив из ледяной воды, и, не оглядываясь, пустился наутёк…

— Спасибо! — смущённо поблагодарила Гундега.

— Не за что! Потом на досуге лучше осмотри изгородь: который столб виноват.

Матисоне медленно поднималась в гору, а Гундега, чуть поотстав, следовала за ней.

— Сначала я испугалась. А когда ты, Гундега, сказала, что этот твой больной бегает так, что не поймать…

Полные губы Матисоне задрожали в затаённом смехе, в глазах блеснуло лукавство.

— У меня сегодня всё из рук валится, — грустно сказала Гундега.

— Что ещё за беда?

Гундега быстро отвела глаза и замолчала.

Матисоне не стала расспрашивать. Да расспросы и спугнули бы робкое желание Гундеги поделиться своими заботами, сознаться в неведении, в позоре, тяжёлым гнётом лежавшем на ней с прошлой тревожной грозовой ночи. Матисоне молчала, и Гундега, наконец, нерешительно начала:

— Олга, я хотела у вас спросить…

— Ну?

Гундега опять застеснялась.

— Скажите… мне полагается приусадебный участок?

— Семейству каждого колхозника полагается приусадебный участок, — просто ответила Матисоне.

— Ну, а если колхозник, например, одинок, без семьи?

— И тогда тоже.

— Значит, вы, Олга, думаете, что мне полагается?

— Если тебе нужно.

Над фермой, описывая широкие круги, летала пара аистов. С каждым кругом они снижались. Наконец один, опустившись по ту сторону ручейка, стал расхаживать по траве, высоко поднимая красные ноги. Поросята, выстроившись в ряд, разглядывали диковинную птицу с таким же восторгом и восхищением, с каким дети смотрят кукольный театр.

Гундега невольно улыбнулась, и потому, возможно, голос её зазвучал беспечнее и веселее.

— На что мне она? Только разве колхоз обеднеет, если даст мне кусочек земли?

Улыбка вдруг исчезла с лица Гундеги. Она поймала себя на том, что говорит словами Илмы.

— Колхоз не обеднеет, ты права, — сказала Матисоне, открывая дверь хлева, — но я боюсь, как бы ты сама не обеднела.

Она направилась к загородке, где помещалась племенная свиноматка Маде, опоросившаяся сегодня утром.

Гундега медленно брела за ней.

— Я не понимаю.