Их было три

Спустя несколько дней после посещения милиционера у Илмы произошёл неприятный разговор с лесничим. Начался он с невинного обсуждения дальнейших планов прополки посевов, а закончился ехидными вопросами и замечаниями: не держит ли она зверинец, питомцы которого хватают за горло всякого случайно забежавшего в усадьбу ребятёнка, и действительно так ли уж плохи дела у Илмы, что она не может купить для собаки новый ошейник и цепь. Надо выполнять норму, тогда и на нужду не придётся жаловаться.

Илма вернулась домой почерневшая от злости. Даже пройдя двенадцать километров до дому, она нисколько не успокоилась и не остыла. "Раззвонили, проклятые!" — мысленно ругала она сама не зная кого. Под вечер она поехала в поселковый магазин за белым хлебом и сразу почувствовала, как изменилось к ней отношение соседей. Обычно приветливая продавщица не обмолвилась ни одним лишним словом, только "пожалуйста" и "спасибо", а остальные покупатели, главным образом местные колхозники, открыто избегали разговаривать с ней.

"Как будто я чесоточная", — подумала Илма.

Когда она тут же, в магазине, подошла к знакомой женщине, та на глазах у всех повернулась к ней спиной. Кровь бросилась Илме в лицо.

— Что это с тобой, узнавать перестала? — спросила Илма, сообразив, что глупее получится, если она вообще ничего не скажет.

Соседка обернулась.

— У меня тоже трое детей, и я не хочу, чтобы кого-нибудь из них… так же, как младшего Ганчарика… — и вдруг, не сдержавшись, перешла на крик: — Ах ты, змея в юбке! Накопила богатство и не знаешь, как его уберечь?! Поймала дикого волка, привязала к порогу! Вместо того чтобы мальчишку за озорство розгой по заднице постегать, зверя на него спустила!

Все находившиеся в магазине молча смотрели на них, и в этом молчании чувствовалась поддержка той, которая сейчас кричала на неё, Илму.

— Идите к чёрту! — крикнула, наконец, визгливым от злости голосом Илма. — Мой дом, моё богатство! И ничего вы со мной не сделаете!

Схватив мешок с хлебом, она перебросила ремень от него через плечо и выбежала вон. Как только за ней захлопнулась дверь, из магазина донёсся громкий гомон, заговорили все сразу. Илма чувствовала, что ей вслед смотрят, она даже ощущала на себе осуждающие, сердитые взгляды и старалась держаться прямо, подняв голову.

"Нищие! Отребье! Завистники!.." — каждым ударом каблука о щебень дорожки она точно высекала искру — новое презрительное прозвище тем, оставшимся…

Ей пришлось немало повозиться с мотором, прежде чем он запыхтел. Но не успела она отъехать метров двадцать, как он опять заглох. Илме почудилось, что она слышит насмешливый хохот. Она загорелась злобой к мотоциклу, верно служившему ей всю жизнь. Ей хотелось бить, пинать его ногами, как упрямое животное… если бы…. если бы это не выглядело смешно. Здесь, на обочине шоссе, почти в центре посёлка.

С большим трудом она добралась до дому.

Этот случай глубоко запечатлелся в памяти Илмы, он был словно надпись на камне, где слова могут лишь зарасти мхом, но полностью уничтожить их не в силах даже время. Каждый раз при воспоминании об этом Илма вся загоралась. Нет, не стыдом, не сожалением, а острой ненавистью ко всему миру, раскинувшемуся за пределами Межакактов, миру, который не может испепелить тлеющая в ней вражда.

Наконец-то Илма вздохнула с облегчением, узнав, что "за отсутствием доказательств" ей ничего не угрожает за пораненного Виталия Ганчарика. Опасения понемногу забылись. И тут опять произошло нечто такое, о чём Илма не однажды подумывала, но что пришло неожиданно — как всегда приходит беда.

Как-то поздней ночью приехал Метра. В Межакактах уже спали, и он разбудил всех сильным нетерпеливым стуком в дверь. Подошедшая Лиена спросила, кто там, но Метра заорал на неё, чтоб открывала без разговоров. Обычно Метра относился к Лиене если и не очень почтительно, то, во всяком случае, с известным уважением — как он сам говорил, "обхаживал" её. Лиена отодвинула засов, решив, что старший лесник пьян. Только на этот раз он пьяным не оказался, хотя можно было по пальцам пересчитать дни в году, когда он не был навеселе.

Войдя, он кивнул на комнату Илмы и спросил:

— Дома?

— Где же ей быть среди ночи? — ответила с неприязнью Лиена.

Но Метру, давно привыкшего к тому, что мать Илмы не встречает его с распростёртыми объятиями, резкий ответ не удивил.

Захлопнув входную дверь, он прошёл в комнату Илмы.

Лиена хотела вернуться и лечь, но осталась на кухне. Сон старого человека пуглив, как заяц, сгонишь — не вернёшь.

До неё доносился приглушённый голос Метры, торопливо что-то говорившего Илме. Сквозь две двери слов нельзя было разобрать, слышалось лишь неясное бормотанье. Вдруг Илма воскликнула:

— Господи боже, что же нам теперь делать!

— Тише! — зашипел Метра.

И снова монотонно-шепелявое бормотание.

Отворилась дверь, и вышла Илма. Она была совсем одета, на голове платок, жакет застёгнут на все пуговицы.

— Ты не спишь? — обратилась она к матери.

Заметно было, что Илме очень неприятна эта встреча с матерью.

— Шла бы и ложилась спать, — заговорила она немного спустя, не дождавшись ухода Лиены.