Их было три

«Этот дом похож на трясину…» Гундега попыталась вспомнить, кто это сказал. Слова звучали в ушах, она даже различала голос говорившего их человека. Но кто, кто? Фредис? Дагмара? Ей вдруг показалось очень важным вспомнить, кто именно сказал: «Этот дом похож на трясину…» Симанис!

«Кто вовремя не вырвется, тот… тот…» — вспомнила она, по ожидаемой ясности не было. Угнетали сомнения и смутный страх.

— Мне не нужны имущество и усадьба тёти Илмы! — наконец сказала она. — Я ничего не хочу!

— И тем не менее вы день ото дня умножаете богатство этой усадьбы, — спокойно возразила Матисоне.

— Я не умножаю! Ведь надо жить, есть, одеваться. Как же можно не работать?

— Вы своей работой приносите в дом больше, нежели тратят на вас. Остальное идёт в Межакакты. Если рассуждать как Илма, то вы всё вернёте, унаследовав Межакакты.

— А если рассуждать иначе? — с интересом спросила Гундега.

Матисоне уклонилась от прямого ответа.

— Сколько классов вы окончили?

— Девять.

— И за эти девять лет вы не заплатили ни рубля. А учителям выплачивали зарплату, и ещё уборщице, и хозяйке, готовившей обед для школьной столовой. Какой бы холод ни свирепствовал снаружи, в классе было тепло, не так ли? Вы занимались при электрическом освещении, каждое лето школу ремонтировали, а всё это требует денег. Правда?

Гундега утвердительно кивнула, удивляясь, что никогда не обращала на это внимания и не думала об этом, как человек не думает о том, что он дышит.

— Вы, несомненно, ходили к врачу, — продолжала Матисоне, — но не истратили ни копейки. Во всех городах есть парки, скверы, есть они и в Дерумах, и в Сауе, и в вашей родной Приедиене…

Гундега опять молчаливо кивнула.

— В Дерумах их создали на месте развалин. Каждую весну садовники высаживают цветы, выращенные в теплицах, постройка которых стоит немало и где тоже работают люди. А вход в парки и скверы бесплатный. Ваша бабушка получала пенсию. А откуда берутся средства на постройку школ и амбулаторий, на выплату пенсий, на зарплату учителям и врачам?

— Но их ведь даёт государство! — воскликнула Гундега.

— Да, государство. А оно получает эти средства от труда рабочих. Одну, большую часть стоимости создаваемых им ценностей рабочий получает в виде зарплаты, а другая, меньшая часть уходит в государственный бюджет. Вот и получается: тот, кто работает только на себя и свой дом, нечестно использует результаты труда других.

— Я совсем и не подозревала этого, — призналась Гундега и тут же улыбнулась. — Помните, Жанна тогда на поле сказала, что вы министр. Вам бы следовало быть, ну, хотя бы агитатором, а не свинаркой.

— Это очень трудно, — тихо сказала Матисоне.

— Какая же тут трудность!

— Трудно не разъяснять, а трудно убеждать.

— Пожалуй, вы правы… А теперь спасибо за угощение, мне пора идти.

— Хотите я вас провожу?

— Нет, нет, не нужно. Совсем не темно.

— А разве вы одна не побоитесь идти лесом?

— Мне… я… — поспешно начала было Гундега и замялась.

Они вышли во двор. Облака рассеялись, ярко и спокойно светила лука. Под ногами скрипел снег — это к морозу. Они свернули на лесную дорогу. Сосны шумно дышали на ветру. Занесённые снегом деревья стряхивали на землю снежную пыль, освобождаясь от белой ноши. Они шли, прислушиваясь к однообразному шуму леса.

— Я люблю лес, — сказала Матисоне вполголоса.

Снег, свалившийся с ветвей придорожной ели, осыпал их сверкающей снежной пылью. Воротники, плечи, платки побелели. Снег лежал на волосах, бровях, ресницах. Гундега, сняв платок, стряхнула его. Зацокотав, ускакала белка, устроившаяся было на ночлег на соседнем дереве, вслед ей только ветка качнулась. И опять — скрип снега под ногами и размеренные вздохи сосен.

Не доходя до Межакактов, они расстались. Гундега остановилась, глядя вслед удалявшейся Матисоне. Лесная дорога в ночном освещении напоминала извилистую улочку среди старинных домов. Старый, забытый, тёмный город, по которому двигалась одинокая женская фигура. Исчезла. И старый город совсем опустел…

10

Гундега постучала в окно Лиены, но дверь открыла Илма.

— Ты одна?

— Одна.

Гундега ощупью прошла мимо Илмы, казавшейся призраком в длинной белой ночной сорочке.

— Есть что-нибудь будешь?

— Спасибо, не хочу.

— В духовке тёплый суп, — предложила Илма и, шаркая мягкими туфлями, заспешила вслед Гундеге.

— Где Дагмара?

— Осталась там.

— Поссорились?

— Из-за чего нам ссориться?

— Это верно, — согласилась Илма.

Гундега стала подниматься по скрипучим ступенькам в свою комнату, но, что-то вспомнив на полпути, сбежала вниз.

— Тётя, я хочу работать на ферме.

— На какой ферме?

— На колхозной. Свинаркой.

Илма без видимой надобности подтянула повыше накинутое на плечи пальто, будто ей было холодно.

— Чего тебе здесь не хватает, Гунит? — голос её охрип, как в минуты сильного волнения, но лицо сохраняло спокойствие. Или темнота помогала ей скрыть подлинные чувства, оставляя на виду лишь белевший овал лица с неясными чертами.

— Мне всего хватает, но…

Гундега нерешительно замолчала.