Их было трое (сборник)

Теперь-то мы знаем, кто наши друзья, а кто враги. Ког*

да князья и офицеры разжигали войну осетин с ингуша-

ми, чтобы потом раздавить нас, я покупал пять быков

для примирительного кувда**, на который мы пригла-

сили ингушей. Деньги на быков получил из рук самого

Кира. Хорошие были быки, немецкой породы. Тогда мы

точно разгадали план врагов. Теперь тоже нужно раз-

* К и р а — так называли горцы С. М. Кирова.

** К у в д /осет./ — пир.

101

гадать тайну этого иностранца. Если он против больше*

виков, значит, у него черная душа.

— Покойный дядюшка Саладдии называл большеви-

ков красными абреками. Почему, дада?

— Аллах покарал старого Саладдина за его гнус-

ные слова. Новая власть дает людям землю и бога не

обижает. Сергей Кира говорил мусульманам: «Мусуль-

мане! Будьте мюридами * Советской власти, поднимай-

тесь на священную войну с кровопийцами-алдарами» **.

— Мне и Костя рассказывал, что Советская власть

горой стоит за бедных и сирот.

— О! Правда, правда, мальчик. Теперь слушай. Надо

добыть из земли тот, пустой ящик, принести его сюда и

спрятать в нашей бричке.

— Зачем, дада? Он ведь пустой?

— После скажу. Иди скорей, только осторожней. У

очага найдешь маленькую солдатскую лопату.

— Иду, дада.

— Не побоишься в такую темень? Возьми мой кин-

жал.. Вот он. На нем хорошая молитва написана...

Габо прижал голову мальчика к груди и прошептал:

— Ступай. Да хранит тебя всевышний!

На берегу,

под лодкой

— А вот и город,— показал Костя на дымившую

трубу электростанции. — Скоро будем обедать в гостях

у Знауркиного дедушки. Он, понимаешь, богатый и сра-

зу индюка зарежет, а может быть, медом угостит...

Костя запустил руку в торбу для овса, приспособ-

ленную вместо сумки, хотел было достать последний ку-

сок чурека, да раздумал: лучше оставить напоследок.

Ахметка как будто читал мысли приятеля.

— Ха! Ты думаешь, он нас ждет, Знауркин дед?

* Мюрид — беспредельно преданный друг, фанатик-единове-

рец. С. М. Киров употреблял это слово, вкладывая в него новый

смысл: «Мюриды Советской власти».

** Алдары — помещики-феодалы 9 Осетии /Тагаурии/,

102

— Придем и скажем, что мы друзья Знаура, объяс^

ним, что к чему: Знаур задержался у матери в лесу и

тоже скоро будет здесь.

Ахметка прищелкнул языком, вздохнул.

— Этот старый шайтан узнает, что я ингуш, и задаст

тебе и мне... «меду»... Клянусь.

— Э!—отмахнулся Костя.— Когда мой отец приез-

жал на побывку из Одиннадцатой армии, он говорил,

что все люди одинаковые — русские, осетины, ингуши,

все братья... Вот пожалуйста: Знауркина мать осетинка.

Так? Она нам с тобой последний чурек на дорогу отда-

ла. А мы не осетины.

— Она хорошая потому что, — уточнил Ахметка.—

Мой дядя, красный командир Абдулла, говорил, что

князья хотят войны ингушей с осетинами.

Ахметка о чем-то задумался, шел молча, а потом, как

бы продолжая разговор, заметил:

— А все-таки наш ингушский аллах лучше всех,

потому что он помогает смелым джигитам в бою. Кля-

нусь.

— Это тебе который дядя сказал?

— Двоюродный дядя, Рахимбей. Очень старый, по-

четный человек.

— Он тоже красный?

— Клянусь — нет. — Ахметка покрутил головой. —

У Рахимбея было две отары овец, два кирпичных дома

в Назране. Четыре жены. Потом, понимаешь, он совсем

куда-то сбежал.

— Вот видишь!—обрадовался Костя. — Богатый,

потому и хвалит своего аллаха. Буржуй. Испугался

Советской власти и убежал, проклятый жадный пес.

— Зачем моего дядю ругаешь? — вспыхнул Ахмет-

ка. — Что он тебе сделал, скажи?!

Нахмурив свои черные, почти сросшиеся у переносья

брови, тихо сказал по-ингушски, чтобы не понял Костя:

— Лгун...

— Это все мироеды, — продолжал яростно Костя, —.

хвалят своего бога: «Аллах всемогущий...», а сами, га-

ды, пьют бедняцкую кровь. А ты понять должен, дурья

голова: если задумал ехать на войну за красных, значит,

должен быть очень злой на всю мировую буржуазию...

Ахметка молчал. Он чувствовал, что о буржуях Кос-

тя вроде правду говорит, а вот с аллахом не знал, как

103

быть — чуть не с самых пеленок учили его поклонению

всевышнему...

Александровский проспект они пересекли молча. На

углу Лорис-Меликовской, возле похожего на мечеть ма-

газина стояла круглая, облепленная афишами будка.

Костя прочитал вслух: «Японский факир Коноэ. Только

три дня! Мировая слава! Усыпляет желающих из публи-

ки и выведывает их семейные тайны. Глотает ножи,

шпаги и живых лягушек. Заключительный номер оста-

ется в тайне. Плата за вход — куриными яйцами».

— Пойдем, а? — спросил Костя. — Попросим у Зна-

уркиного дедушки несколько яиц...

— Не даст он яиц.

— Да ведь можно «попросить», когда около яиц

никого не будет близко — ни курицы, ни дедушки...

— Ха! Клянусь, мы посмотрим театр! — ответил Ах-

метка, повеселев.

У осетинского кладбища, где, по словам Знаура, жил

его двоюродный дед, ребята попытались распросить у

прохожих о Дзиаппа, но никто ничего не знал. Они были

около большого кирпичного дома, когда послышался

скрежет железной калитки, и на улицу вышел сухой

крючковатый старик. Он был одет в дорогую, но уже

не новую офицерскую черкеску серого тонкого

сукна.

— Скажите, дедушка, где живет дедушка, которого

зовут Дзиаппа? — учтиво спросил Костя.