Ихтис

Люди завертели головами, потом расступились. Кряжистый священник ледоколом врезался в толпу, и Павла обдало запахом мыла и ладана.

– Стойте, богоотступники! – загрохотал новоприбывший. – Не будет Царства Небесного для новопреставленного!

Держа перед собой гробовую крышку, как щит, наперерез шагнул Степан.

– Уходи! – гулко проговорил он. – Не ждали тебя.

Священник остановился, отдуваясь от быстрого шага.

– Ты не ждал, а люди позвали. Негоже без отпевания! Грех на душу не бери!

– Что ни есть – все мое, и не тобой считано, – Степан скрипнул зубами и велел мужикам. – Несите живее! До темноты надо управиться.

Краснопоясники отступили к оврагу. Чей-то мужской голос выкрикнул:

– Ты что, Черных? Дай по-человечески проститься! Всем миром по крохе собирали, чтобы старца в последний путь проводить!

Черный Игумен глянул исподлобья:

– Я не просил.

Краснопоясники отступили еще, и теперь между ними и деревенскими пролегла полоса, как пограничная зона, и по одну сторону стоял Степан, а по другую – отец Спиридон, раздувающий ноздри и пылающий, как печка.

– Я пришел призывать не праведников, а грешников к покаянию! – пробасил он. – Не лишай Захара милости Божией! Не ты, так люди просят!

– Люди что трава, – огрызнулся Степан, и ветер разворошил его волосы, как солому. – Куда дуну – туда и клонятся. А здесь не твоя, а моя паства.

– Паства твоя заблудшая, – спокойно возразил священник. – А слова лживы. Говорил Господь: «Берегитесь лжепророков, которые приходят в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные».

– Уж не я ли волк в овечьей шкуре? – недобро сощурился Степан и сжал кулаки.

– По делам и узнаем. Захар за самонадеянность поплатился, так теперь…

– Молчи! – прошипел Игумен и, отшвырнув гробовую крышку, схватил священника за рясу. – Не тебе судить о расплате!

– Черных, не дури! – крикнул мужик с помятым лицом. У Павла заныло под ложечкой, подумалось: «Сейчас что-то будет…»

Отец Спиридон вцепился в Игумена обеими руками и повторил севшим голосом:

– Не дури, Степан! Приходи лучше на исповедь! Может, тогда грехи деда спишутся, и дочь твоя…

– Акульку не трогай! – взревел Степан и, размахнувшись, мазнул кулаком по переносице.

Священник булькнул горлом и полетел спиной в толпу. Кто-то рванул навстречу, кто-то завопил:

– Гроб! Гроб держите!

Помятый мужик бросился слева, Павел – справа, и вдвоем они едва успели подхватить священника под руки, как раздался грохот. Ветер взметнул пену савана, что-то глухо стукнуло о землю, и старец повернул голову – Павлу показалось, будто плотно сомкнутые веки распахнулись, и между ресниц полыхнуло пожаром. Завизжали женщины, разбежались, как саранча. Потом налетел Степан. Павел только почувствовал, что подогнулись колени, а из легких вышибло воздух. Не удержав равновесия, упал на спину.

Больно ударили в ухо, но на счастье не в то, где крепилась Пуля. Голову обдало противным звоном. Павел ударил в ответ. Кто-то снова закричал. Перед глазами замельтешили черные мушки, сквозь которые проступало перекошенное лицо Степана – его всклокоченная борода набрякла от крови, в глазах полыхал огонь. Жесткие пальцы сомкнулись на горле. Павел не слышал, что повторяет Степан – в ушах колотился пульс, – но по губам прочитал:

– Сгною! Червь!

Мельтешащие мушки слились в сплошное пятно. Павел напрягся, ткнул костяшками наугад, пытаясь попасть в глаза. Степан захрипел и надавил сильнее. Потом его сшибли с ног, и мужики покатились по дороге, меся весеннюю грязь и отплевываясь от слюны и крови.

Павла рванули за плечо.

Глотая наэлектризованный грозой воздух, он растирал шею и пытался сфокусировать взгляд, но видел только склонившуюся над ним белую фигуру. Она терпеливо повторяла и повторяла что-то, совала в руки скомканную тряпку, которую рвал взбесившийся ветер. Павел машинально взял и дотронулся до Пули – не разбил ли? Сплюнул кровавую слюну и выдавил:

– Спа-сибо…

И удивленно умолк, разглядев, наконец, благодетеля – это была незнакомка с кладбища.

На ней теперь не было платка – его комкал Павел, утирая с лица пот и кровь, – черная стружка волос разметалась по плечам. Глаза смотрели встревоженно, губы шевельнулись, повторяя:

– Не лезь! Опасно!

Павел вздохнул и ответил, возвращая платок:

– Не опаснее… чем ночью по кладбищу гулять.

Девушка сморщилась и оглянулась через плечо: там разнимали дерущихся. Покачала головой и приложила палец к губам – тсс!

– Не следи за мной, – тихо проговорила она. – И Червонного Кута сторонись. Скоро сама приду.

С этими словами подскочила и умчалась к Краснопоясникам, где крепкие мужики держали беснующегося Степана, а еще двое укладывали покойного на подушках – его глаза и губы по-прежнему были плотно сомкнуты. Павел с облегчением вздохнул: померещилось. Горло саднило, руки противно дрожали, а ветер все гнал и гнал на деревню тучи, и встревоженно шумела тайга.

С севера надвигалась буря.

15. Гроза

Степан несколько раз вытер ладонью рот, прикушенный язык кровоточил. Хотелось вцепиться чужаку в горло, да не пальцами – зубами. Рвать, как дикий зверь, захлебнуться от ненависти и крови.