Икона

Узрев появившиеся фигуры, она выпятила нижнюю губу и насупилась: ну, вот ещё, Ида Сундиева и Совдеп Гасюк. Ждали их тут очень, чернявок пролетарских…Вера, понятно, тоже на заводе не машинисткой работает, но всё же в ней куда больше утончённости и понимания. Ну, да всё равно приятели. Вместе работают, вместе летом купаются в реке, в совхоз на работу ездят, на танцы ходят, на вечера в ДК, рядом на собраниях сидят, на демонстрациях идут, в легкоатлетических эстафетах бегут, дни рождения и государственные праздники справляют. С девчонками платья шьют, над рецептами блюд колдуют – из тех скудных продуктов, что в магазинах продают; сплетничают, откровенничают, хихикают…

– Мы последние? – разматывая тёплый платок, заиндевевший по краям от дыхания на морозе, спросила Ида Сундиева.

На румяном лице блестели чёрные глаза. Совдеп, принимая от девушки шубейку, ласково чмокнул её в щёку, и Вера чуть не разревелась от зависти и досады. Где же Николай, чёрт бы его побрал, в самом деле! Она была готова бежать к нему в общежитие и силой притащить сюда, повиснув на его руке, обнять за шею и танцевать, танцевать… Отчего он не пришёл! Он обещал!

Вера смеялась, шутила, а в душе кипело раздражение, сердце затапливало море гнева: все подружки с парнями, а она, хозяйка, самая, между прочим, среди них нарядная, статная, красивая – одна! Безобразие.

То и дело Вера бросала нетерпеливый взгляд в чернеющие колодца окон, прислушивалась к шорохам на улице, ждала лая Жучки. Но нет. Во дворе тишь и одиночество.

Совдеп включил музыку. Сперва поплясали под быстрые песни, а затем начались медленные танцы. Пары приникли друг к другу, млея от томления и влюблённости, а Вера сиротливо сидела у патефона и угрюмо кусала губы. Да где же этот Николай?!

Глаза девушки блуждали по танцующим, по комнате, полутёмной и знакомой до последней трещинки, последней завитушки на обоях, и неожиданно упёрлись в едва освещённую икону святителя Николая. Седые волосы обрамляли красивое строгое лицо с широко распахнутыми ясными очами, которые, казалось, неотрывно следили за ней.

«Что ему от меня надо? – фыркала про себя Вера. – Ишь, вылупился… Старикашка в шляпке… Вот скажи, чего тебе от меня надо? Стоишь себе там в углу и стой. Радуйся, что я тебя в печке не стопила. Хотя подумаю: может, и стоплю. Теплее будет. Чего ты вот святым заделался? В Бога, что ли, поверил? Поверил до умопомрачения и умишка последнего лишился. Верно ведь? Чего так тебя все хвалят, превозносят? Чем ты так глянулся? Уж всяко мой Николай тебя баще будет: и помоложе, и покрасивше. Вот если ты такой могучий, то доставь его ко мне немедля, на счёт три. Раз… два… три… Ага, не доставил? Какой же ты тогда святой? Ну, раз ты опростоволосился, тогда за него будь!»

Она решительно встала и, не сводя взоры с иконы в потемневшем металлическом окладе, подошла к ней, протянула руки, сняла с треугольной полочки, отбросила белый рушник в сторону. Танцующие оторопело на неё воззрились.

– Эй, Верка, ты чего творишь? – окрикнула Ида.

Вера критически осмотрела тяжеловатую икону, писанную на доске ещё, наверное, при жизни прабабушки. Лик Мир Ликийских Чудотворца смотрел на неё с живой теплотой, но раздражённая девушка этого не хотела замечать.

– Если нет моего Николая, – с вызовом сказала она, – буду с Николаем Угодником танцевать. А чего? Подходящая замена: оба Николаи. А придёт Гаврилястый, скажу, что без него я вовсе и не скучала!

И Вера принялась кружиться в медленном вальсе, прижав святой образ к груди.

Совдеп Гасюк хмыкнул. Ида Сундиева нахмурилась на него. И как-то странно расхотелось всем танцевать. Пары остановились, глядя на вальсирующую Веру. Полина Филичкина оторвалась от Лёши Герсеванова и сделала к Вере шаг.

– Что ты делаешь, Вер? Это же грех такой!

– Ну, какой? Какой грех? – бесстрашно усмехнулась Вера.

– Кощунства!

– Ой, да верующие какие все стали, поди ты!

Вера передёрнула плечами, подняла высоко икону, глядя прямо в отеческие глаза святителя. И всё вальсировала, вальсировала. Синяя юбка мягко волновалась в ногах.

– Вер, перестань! – воззвала Светлана Терпигорева. – Чего ты, в самом деле? Ну, не пришёл твой Гаврилястый, а икона-то при чём? Поставь её обратно, не навлекай страха.

– Ой, забоялись вы как! – рассмеялась Вера и закружилась пуще. – А вот как поцелую Николая Угодника в губы! Как моего Гаврилястого, поцелую! А если Бог есть, пусть Он меня накажет, на здоровье! Я не боюсь!

И снова прижала икону к груди. Музыка не смолкала. Друзья, переглядываясь, присоединились к одинокой танцующей фигурке. Первый круг по комнате, второй…

Замигал неяркий электрический свет. Потух. И будто сама метель ворвалась в дом: завыло, заскрежетало вокруг, да так, что едва выдерживали уши; невесть откуда при закрытых окнах и двери взявшийся вихрь сбивал на пол. Засверкали молнии, сливаясь в ослепительные вспышки.