Икона и искусство

В IV веке изменяется положение Церкви. При императоре Константине Церковь получает возможность свободно проповедовать свою веру словом и образом, и Константинополь становится художественным центром Византийской империи. Если до сих пор столпами Церкви были главным образом мученики, то теперь ими являются по преимуществу отцы и учители Церкви и подвижники-монахи — преподобные. Это эпоха великих отцов Церкви, как святые Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Афанасий и Кирилл Александрийские и другие. Опыт святых подвижников и их писания распространяются по всему христианскому миру. Именно с этого времени богословие, опытно переживаемое, то есть учение Церкви и живой духовный опыт святых отцов и подвижников, становится тем источником, который питает церковное искусство, направляет и вдохновляет его. Искусство это оказывается перед необходимостью, с одной стороны, передавать истины, которые в то время получают догматическую формулировку, с другой стороны, передавать и опытное, конкретное переживание этих истин, живое христианство, где догмат и жизнь являются выражением один другого. В этот период, как и в предыдущий, основная роль образа заключается в свидетельстве о реальности и жизненном применении христианского откровения. В этот век расцвета богословской мысли многие отцы Церкви в своей аргументация опираются на изображения; они оценивают церковное искусство не с точки зрения его художественной или эстетической ценности, а как элемент проповеди, имеющий большую силу убедительности. Обращаясь к двум основным познавательным способностям человека, зрению и слуху, святые отцы постоянно в разных контекстах повторяют: "Что слово для слуха, то для зрения изображение". В IV же веке происходит литургический перелом и вводится то, что можно назвать богослужебным каноном, который полагает предел импровизации в богослужении. Богослужебный канон оформлялся параллельно с догматическими спорами, а вместе с богослужением постепенно оформлялся и канон церковного искусства.

Большой наплыв новообращенных потребовал новых, более обширных храмов и соответственного изменения характера проповеди. Символы первых веков, бывшие достоянием небольшого количества посвященных, для которых их содержание и смысл были ясны и понятны, стали менее понятными для этих новообращенных. Поэтому для более доступного усвоения ими учения Церкви появилась потребность более конкретного и ясного образного выражения. Церковь не только учит при помощи образа, но и борется образом с ересями. На лжеучения она отвечает православным вероучением в богослужении и образе. То отдельные детали иконографии, то целые ансамбли и циклы стенной росписи противопоставляют заблуждениям учение Церкви. В связи с этим в IV и V веках появляются большие, монументальные росписи, целые исторические циклы, представляющие события Ветхого и Нового Завета. Известно, что многие храмы, построенные святым Константином в Палестине на местах главных евангельских событий, были украшены мозаиками; одни из них восходили ко времени Константина, другие — к последующим столетиям. Во всяком случае, к V–VI векам их тематика была в основном выработана, и мы находим их воспроизведенными на знаменитых ампулах Монцы и Боббио[5]. Изображенные на них сцены представляют собою как раз ту уже вполне сложившуюся иконографию, которую мы видим на православных иконах праздников.

* * *

Откровенная истина скорее конкретно, непосредственно переживалась первыми христианами, чем теоретически формулировалась. Догматическое же учение о ней было явлено Церковью в ответ на требования того или иного исторического момента, в ответ на ереси и лжеучения, для устранения даже неясностей выражения. То же было и в отношении учения об образе. Впервые богословское обоснование образа догматом Боговоплощения дается Шестым Вселенским Собором (Трулльским, 692 год). Тот же Собор в ответ на практическую необходимость впервые формулирует принципиальное указание, касающееся характера священного образа. Этим Собором отмечен конец догматической борьбы Церкви за истинное исповедание двух природ, Божественной и человеческой, в Личности Иисуса Христа. Формулировка, касающаяся образа, мотивировалась тем, что "в зрелую пшеницу истины замешались остатки языческой и иудейской незрелости": наряду с прямыми изображениями в VII веке еще оставались в употреблении ветхозаветные символы, которые заменяли человеческий образ Христа. Пока "пшеница" была незрелой, существование символов было необходимо, так как они способствовали ее созреванию. В "зрелой же пшенице истины" их роль перестала быть строительной.