Иконников

На одном из перевалов посвежело: на небо набежали два или три облачка, прогремел гром, но этим всё и разрешилось – солнце вновь немилосердно начало жечь бочка. Казалось, не будет конца этому каменистому пути.

Наконец начал заметно тускнеть пейзаж, высоко чернеющие платаны и ели начали перемежаться тощим кустарником, а местами и вообще вытесняться, как лишаем, травой. К концу нашего пути стало прохладно: подул совсем по-особому, как через аэродинамическую трубу, ветер, видимо, снежные вершины были где-то рядом. Я начал кутаться в альпийскую штормовку и спросил моего извозчика, хмурого, неразговорчивого ассирийца:

– Да скоро ли мы доедем?

Он молча показал кнутом на соседнюю гору, это означало, что до неё примерно ещё час пути. Я встал с телеги и пошёл пешком, т. к. дорога стала до такой степени петлять и круто подниматься вверх, что лошади стали. Через четверть часа моей рекогносцировки мой экипаж меня нагнал, я сел, и телега весело покатила вниз, теперь уже под гору.

Уж солнце, казалось, начало поглядывать на закат (в горах это происходит неожиданно), когда мы наконец выбрались из глубокой расщелины и навстречу нам, точно распахнул кто двери, открылся великолепный вид. У меня нет слов описать то зрелище, которое открылось моим глазам. Скажу только, что мне сразу стало ясно, что это достойное вознаграждение за тоску и однообразие пути.

Во-первых, во все четыре стороны были горы, каких я никогда и нигде ещё не видел.

Первое, что пришло на ум, что они нарисованы. Их синеватые зубцы, покрытые снегом, были так умело раскрашены под ультрамарин, переходящий плавно книзу в Веронезе, что можно было подумать, что это акварель. Наша дорога на фоне их выглядела неумело брошенной верёвкой, которая всё поднималась кверху и как бы уходила в небо. По обе её стороны имелось пространство, удивительным образом напоминающее нашу приазовскую степь. Я сказал «степь» – это лишь для того, чтоб выразить пространство, – тени, отбрасываемые горами в самых резких тонах, говорили о другом, о достаточной разрежённости воздуха и некоторой отрешённости от внешнего мира. Два или три орла неподвижно стояли над запрокинутыми кверху головами гор, как бы напоминая нам об этом. Слева, у дороги, образовался полуразрушенный монастырь, за ним два-три зубца как бы обломленных вершин, они обрывались прямо в пропасть. На дне её, действительно, как «ласточкино гнездо»[2], лежало селение. Прибавьте к этому какой-то терпкий аромат и удивительный свет, которым было пронизано пространство. Этот свет особенный, он как-то по-особому ниспадал с небес и также по-особому исчезал в долине. А теперь заключите панораму по четырём или пяти углам ниспадающими с громадной высоты водопадами, и вам станет ясно, на какую головокружительную высоту забрались мы.

Именно в таком месте я и предполагал обнаружить жилище Цдзяна. А вот и его дом. Я об этом сразу догадался по широким ставням, обращенным на восток и окрашенным в яркий цвет. По тому, как он стоял, на почтительном расстоянии от дороги, можно было подумать, что это брошенный каким-нибудь зажиточным наместником или имамом особняк.

Сразу было видно, что это не дом, а жилище, где обитают йогини-ведьмы или зарождаются значительные дела.

Моему вознице не надо было объяснять, что мы приехали. Я поблагодарил его, взял чемодан в одну руку, штормовку накинул на другую и начал медленно подниматься в гору, поскольку, как я уже сказал, мне предстояло пройти ещё значительное расстояние. Ещё издали я увидел, как знакомая фигура Учителя и незнакомая фигурка его дочери с собакой поджидали меня. Кстати, где-то я упоминал о его дочери, если нет, знакомьтесь: Катя Цдзян.

Я думаю, не надо убеждать читателя, что всякая встреча после долгой разлуки любящих друг друга людей носит несколько интимный характер. Только поэтому я не стану описывать её, а перескочу на другой день. Возникшую же паузу заполню вот чем. Почему я Цдзяна называю Учителем? По многим причинам. У каждого человека должен быть свой гуру. Цдзян мой Учитель не в прямом смысле. В прямом смысле за ним следовать нельзя (из дальнейшего рассказа это будет видно). К тому же, кажется, Монтень сказал: «Кто следует за кем-то, тот не следует ничему», а к великим старикам иногда следует прислушиваться. Не знаю, как насчёт Монтеня и адептов неоконфуцианства, но вот своей точкой отсчёта становления как личности я бы назвал знакомство с Цдзяном. Как это произошло? Это не произошло, а пришло, как приходят неожиданно письма или Вам объясняются в любви.

Всему виной, как сказала бы Агата Кристи, поезд, поезд №… – не помню, зато, как сейчас, помню – вагон № 6, 19 октября. Осень. В нетоплёном вагоне холодно – на улице подмораживает. И вдруг человек в простенькой розовой накидке типа кимоно и в сандалиях на босу ногу (эдакий расстрига из буддийских монахов).