Илья Мечников

Отмечает Мечников и преклонение великого ученого перед орденами. Впрочем, Луи Пастер в последние годы жизни больше всего интересовался не наградами, а результатами прививок против бешенства и судьбой основанного им института. Строительство института обошлось слишком дорого, когда оно было закончено в 1889 году, осталось совсем немного денег из подписной суммы на его содержание. Отсюда заботы Пастера о поиске новых источников доходов.

Мечников вспоминал: «Не будучи в состоянии сам продолжать работу, Пастер нередко подымался в мою лабораторию, расспрашивал о моих занятиях и предавался воспоминаниям о прошлом. Свое воодушевление и необыкновенную энергию он старался вложить в своих учеников и сотрудников. Он никогда не отравлял скептицизмом, столь свойственным достигшим апогея своей славы ученым, а, наоборот, всегда поддерживал дух и надежду на успех. Когда Ру [2] удалось получить яд дифтерийной бактерии, Пастер все время побуждал его как можно скорее и энергичнее приняться за предохранение животных от дифтерита. Озабоченный успехом института, он очень поощрял работавших в нем, надеясь обеспечить этим будущность излюбленного им учреждения.

Так как в то время, о котором я говорю (начало девяностых годов), бактериология разрабатывалась повсюду с лихорадочной поспешностью, Пастеру было трудно самому следить за движением науки, и он часто обращался к кому-нибудь из нас, особенно когда к нему являлись посетители. Я помню, он как-то раз прислал за мной, когда у него сидел какой-то совершенно в науке не известный, но очень важный доктор из Мексики. Я застал его в кабинете Пастера рассевшимся в кресле, с огромной золотой цепочкой и необыкновенно самоуверенным видом. Он явился с проектом нового лечения одной очень распространенной инфекционной болезни и был крайне удивлен, что Пастер никогда не слыхал о его методе. "Как странно, – сказал он, – что, в то время как мы в Мексике очень осведомлены о ваших открытиях, вы, г-н Пастер, совершенно не знакомы с моими работами". Разумеется, из предприятия мексиканского эскулапа ничего не вышло, и теперь даже трудно припомнить, в чем заключалась его система лечения».

Пастер был весьма открытым человеком и его осаждали всевозможные посетители, обращавшиеся к нему с самыми невероятными просьбами и предложениями. Его забрасывали письмами, на которые он отвечал с ангельским терпением.

Илья Ильич отмечал, что «старость Пастера не была счастливой». Несмотря на почитание, которое окружало его в семье, и на бесконечное уважение и преданность со стороны всех соприкасавшихся с ним, он все же считал свою роль незавершенной и вечно мучился, нередко даже без достаточного к тому повода.

Надо отметить, что Мечников был первым, кого Луи Пастер пригласил работать в только что созданный им институт. Он предоставил русскому коллеге лабораторию, в которой тот принялся за продолжение исследований по фагоцитарной теории. Э. Ру, друг и соратник И. И. Мечникова, в своем письме по случаю 70-летнего юбилея Ильи Ильича писал: «Естественным было для Вас направить свои шаги к лаборатории Пастера, и не менее понятно то, что Пастер встретил Вас с распростертыми объятиями, ведь Вы приносили ему не более и не менее как доктрину иммунитета».

В начале жизни в Париже Мечниковы не порывали связей с Россией. Они каждое лето проводили в своем имении Поповке, Илья Ильич ездил в Петербург, Киев, Одессу. Но постепенно жизнь в Париже входила в свое русло, и такие поездки стали редкими. Теперь уже лето Мечниковы проводили в Севре, под Парижем, где приобрели дачу. Сюда же они окончательно переехали в 1903 году. Илье Ильичу исполнилось тогда пятьдесят семь лет. Чем старше он становился, тем более жизнеутверждающим и радостным становилось его мироощущение. «Чтобы понять смысл жизни, – говорил ученый, – надо прожить долго; иначе находишься в положении слепорожденного, которому говорят о красоте красок».

* * *

Мечников плодотворно работал в Париже, в то время, как его коллеги в России были в значительно худшем положении. Из письма профессора Н. В. Сорокина было видно, что условия работы ученых на родине мало изменились: «Вы, я думаю, очень удивитесь, получивши от меня письмо, глубокоуважаемый Илья Ильич, но что делать! Без нужды я не решился бы беспокоить Вас своей просьбой… В прошлом году исполнилось тридцать лет моей профессорской деятельности… Недавно, в феврале месяце, по случаю студенческих беспорядков, г. попечитель взъелся на меня за сочувствие к молодежи… И вот начались всевозможные мелочные придирки, которые в конце концов довели меня до того, что я собираюсь выйти в отставку. Зная из газет, что у Вас в Париже устроился русский университет и что в нем собраны лучшие силы России из числа людей, ищущих научной истины, я бы считал себя счастливым, если бы и мне можно было примкнуть к обществу русских лекторов. Знаю, что отрываю Вас от дела. Стало быть, невыносимо приходится, если решаюсь обращаться к Вам».