Илья Муромец

Имеется и механический пропуск, допущенный, очевидно, при копировании текста: нет изображения встречи Ильи Муромца с сыновьями Соловья, и слова последнего к детям следуют непосредственно после его поражения (см. стр. 360 нашего сборника).

62. Повесть о славном богатыре Илье Муромце, како он родился и как поехал из Мурома к стольному граду Киеву ко князю Владимеру Всеславьевичу. Печатается по тексту, опубликованному И. Ф. Голубевым в сборнике «Славянский фольклор. Материалы и исследования по исторической народной поэзии славян» [М., 1951, стр. 246—250; из рукописного сборника Калининского государственного областного архива, № 911, вторая четверть XVIII века (около 1740 года)].

Печатаемый текст, а также предшествующий архангельский список являются самыми ранними записями, включающими эпизод исцеления и указание на крестьянское происхождение Ильи Муромца. Оба текста сближаются и в характере передачи эпизода исцеления: упоминание деревни Лаптевой в данном варианте и сельца Каптяева в архангельском: отец и мать молят бога и пророка Илью исцелить сына. Вместе с тем вся начальная часть калининского списка изложена значительно пространнее и заключает ряд новых черт, которых ни в одном другом варианте нет (сон Ильи о буром жеребенке, эпическое изображение силы молодого богатыря и др.). Особенного внимания заслуживает вопрос прохожих, хочет ли Илья богатства или силы богатырской, и ответ Ильи: «Лутче мне взять силу богатырскую».

То же мы видим и в передаче других эпизодов. Перекликаясь в некоторых частях с архангельским вариантом, калининский текст передает соответствующие места значительно подробнее и вносит новые детали в сюжет. Так, свой первый подвиг Илья Муромец совершает не под Себежем или Черниговом, а под Кинешмою. Пышнее изображена встреча Ильи Муромца после победы жителями города. Отказываясь остаться в городе и говоря, что он едет в Киев к князю Владимиру, Илья Муромец добавляет: «Непригоже мне жить у вас в замских городех» (т. е. в земских). И. Ф. Голубев не без основания видит в этом выражении отзвук факта разделения русской земли на опричнину и земщину при Иване IV. С серединой XVI века связывает также, по мнению И. Ф. Голубева, упоминание в конце текста о станичниках, сообщающих о «незнаемых людях» не то из Рима, не то из Орды (введение сторожевой станичной службы относится к середине XVI века, в ту же эпоху особенно часты были нападения на Русь крымских татар и ногайцев; см.: Славянский фольклор. М., 1951, стр. 245). Отсюда И. Ф. Голубев делает предположение о возможном восхождении калининского варианта к неизвестному списку эпохи Ивана IV. Однако эти детали могли принадлежать не оригиналу «Повести», а его устному источнику.

Обращает внимание наименование Соловья-разбойника Соловьем Будимеровым и рассказ о пожаловании его и его сыновей князем в богатыри. Это заставляет вспомнить, как справедливо о том говорит И. Ф. Голубев, упоминание в известном письме 1574 года Оршанского старосты Филона Кмиты Чернобыльского кастеляну Евстафию Воловичу рядом с Ильей Муромцем и Соловья Будимировича как богатыря-воина: «Не восходит ли наш список былины с Соловьем-разбойником „сыном Будимеровым“, ставшим богатырем, — пишет И. Ф. Голубев, — к той „версии“ (выражение Н. С. Тихонравова), которая была известна Кмите Чернобыльскому?» (Славянский фольклор, стр. 246).

Отсутствие казни Соловья-разбойника Ильей Муромцем сближает текст со всей группой «себежских» вариантов.

Особенный интерес вызывает разработка в калининском списке сцены в палатах князя Владимира, выделяющая могучий образ Ильи Муромца рядом со сниженным образом князя и бояр. Три раза перебивает князь Владимир рассказ Ильи Муромца о своей поездке, укоряя в лживости его сообщения. Резко подчеркивается неуважительное по отношению к князю поведение Соловья: входя в палату, он кланяется Илье Муромцу, «а великому князю не бьет челом». На приказание князя засвистать, он дерзко говорит: «Потешу я тебя, руку оторву и ногу вырву». От его свиста все бояре падают, а князь Владимир «в своем тереме со страху набегался». Эти детали сообщают сатирическое освещение образу князя Владимира и сближают это место в калининском списке с соответствующим эпизодом лучших устных вариантов.

По языку и стилю данный список стоит, однако, дальше от былинного строя, чем другие публикуемые здесь старинные записи, хотя и он сохраняет в ряде мест былинную фразеологию.