Илья Муромец. Святой богатырь

– Пора мне, детушки! – сказала Малуша. – Вот уж меж вами старая Хельги стоит. Вы ее не видите, а я вижу… Сейчас, госпожа моя, сейчас иду… – сказала старуха, едва переводя дыхание. И вдруг, справившись с дурнотой, сказала деловито: – Вот что я думаю – держава велика стала. Ей большое войско надобно. А большого войска Киеву не прокормить. Надобно разводить дружины по городам – там и кормиться. Вот тебе задача-то, сынок, так задача! Раздробишь дружину – прокормишь! А как они, раздробившись, не станут тебя слушать? Вот ты и думай! И погосты, что Ольга Великая установила, – устарели. На погостах дань залеживается: пока в Киев привезут, половину выбрасывать надо. Я-то уж знаю! Всю жизнь ключницей хожу… Вот и здесь дума надобна.

Она замолчала, словно впала в забытье. Князь тревожно наклонился над ней, вглядываясь в голубоватые тонкие веки закрытых глаз.

– Жива еще! – улыбнулась мать. – Уходить-то, сынок, самая тяжелая работа, да вот никто ее не миновал… Напоследок скажу. Подойдите все внуки сюда!

Десять княжичей притиснулись к изголовью Малуши.

– Помните, как Ярополк Олега убил, а варяги – Ярополка? Не живите так-то! Начнется усобица – всей державе конец! Вас и попы учат, и я вам говорю – любите друг друга, а иначе все прахом пойдет и сами из князей в рабов превратитесь.

– Ну вот, – сказала она, поводя поверх голов княжичей уже невидящими глазами. – Вроде все управила. Пора мне. Иду, моя госпожа…

– Отойдите все!.. – закричал Владимир. – Дайте ей воздуха! Мама! Мама!

Его крик и рыдание услышаны были сквозь открытые окна и в переходах, и во дворе. И Киев застонал от горя.

Илья отер слезы. Вышел во двор, где, кто от сердца, кто – поддавшись общему настроению, а кто и вовсе наружно, без души, оплакивали Малушу.

«Кончился век», – подумал Илья. И сказал, ни к кому не обращаясь:

– Кончилось мое время.

После похорон Малуши он собрал всю свою челядь и сказал:

– Спасибо вам за верную службу. Но такое нынче время настало, что мир тяготит меня. Потому всех вас отпускаю! Ступайте, кому куда есть идти. Все имение свое вам отдаю. Истома распорядится.

Челядины дворовые с ужасом слушали своего господина.

– Куда же мы пойдем? – спросил кто-то. – Зачем покидаешь нас?

– Все будут ублажены, и в довольстве, и казною наделены, – сказал Илья. – Покуда всех не устрою ко благу, никого не оставлю…

Вскоре явились и покупщики. Илья продавал все, не торгуясь, и раздавал казну всей дворне, всем холопам и освобожденным рабам своим. На оставшиеся дирхемы поил и потчевал дружину свою, вспоминал с ними походы и бои, пел и даже плясал, прощаясь с миром.

– Ты что удумал? – встретил его грозно князь.

– В монастырь пойду.

– Из головы выбрось, – затопал ногами Владимир. – Нет моего разрешения! Тут какие-то новые супостаты объявились, а он спасать душу задумал.

– Какие супостаты?

– Куманы! Дружинники их половцами дразнят! Идут во множестве из степи! Погрознее печенегов будут! А он в монастырь надумал. Нет моего дозволения! Служи!

– Ладно, – ответил Илья. – Из воли твоей не выйду, служить буду, а имение мне и богатство стяжать не след: не для кого мне имение стяжать. Один я на белом свете…

– Один, и держава вся – на тебе! – огрызнулся князь. – Как это один, когда народ весь за тобою?.. Родову растерял, так это еще не один. Один – когда до тебя никому никоей надобности нету!

Илья слушал князя, который почти совсем не напоминал того прежнего язычника, что буйствовал и бесновался здесь полтора десятка лет назад. Хоть и сейчас был князь горяч и упрям, а не стало в его речах гордыни и безрассудства…

– А ты переменился, князь, – сказал Илья. – Мягче стал…

– Мяли много, вот и помягчел, – улыбнулся Владимир.

* * *

Собрав доспехи и все воинское достояние свое, поехал Илья воеводою степовым в новостроенный Белгород и там жил вместе с гриднями и дружинниками, пребывая в постоянном опасении от степняков, кои шли и шли на державу молодую православную. И служил много лет, не допуская супостата за линию засечную.

Печенеги ближние не донимали. Кочевали себе неподалеку, видя свой прибыток не в грабеже, но в торговле с Русью. Под Белгородом уже обосновалась орда, которая так привыкла к торговле, что и кочевать перестала. Из дальних степей пригоняли табуны, везли рыбу с Дона, привозили и рукодельные товары, что скупали на караванных путях да в Белгород продавали с прибылью. Опасность исходила от дальних орд, которые, как и прежде, налетали внезапно, норовя взять изгоном город и селища, что, как грибы, стали подниматься на плодороднейших черноземах под защитой Белгорода.