Илья Муромец

Людота и сам уже слышал грохот копыт и, подхватив с земли оружие, встал на место, которое освободили для него варяги. Теперь северяне смотрели на русского с уважением, кто-то хлопнул его по плечу, протягивая флягу, он помотал головой — пить не хотелось. Печенеги подъехали на перестрел и остановились. Варяги перегородили поле от Клова урочища до Лыбеди, встав на подъеме, через них и вчера и сегодня ходили на юг русские полки, потому перекопать склон северяне не могли и теперь должны были встретить врага, полагаясь только на себя. Зазвенели тетивы, задние ряды подняли щиты над головами, строй урманов стал похож на чешуйчатого змея, что разлегся поперек холма. Печенеги отложили стрелы с широкими наконечниками, в щиты били, проламывая липовые доски, словно бы маленькие долотца или шипы. Сигурд повернулся к стоящему слева от него Людоте и, оскалившись, крикнул:

— Когда князь даст мне город — иди ко мне на двор оружейником!

Людота не успел ответить, сразу три стрелы стукнули в его щит, наконечник одной пробил защиту как раз напротив его лица. Обламывать острый шип было некогда, стрелы лились дождем, вот варяг, стоявший по леву руку от славянина, выругался — тяжелый наконечник прошел сквозь преграду и прибил доску к живой руке, урман оскалился и крикнул Людоте на ломаном русском: теперь-де ему не нужно бояться, что лопнет ремень, — щит все равно останется на руке. То тут то там стрелы находили свою жертву, попадая в лицо, в ногу, но варяги просто смыкали строй над упавшим и продолжали стоять, лишь ругаясь в ответ. Кто-то крикнул веселым голосом по-варяжски, урманы в строю захохотали, и тот же, с пробитой рукой, подмигнул за щитом Людоте: мол, у них стрелы раньше кончатся, чем мы. Похоже, печенеги и сами поняли это, потому что вперед вдруг выехали степняки, у которых был какой-никакой, но доспех, и войско рысью покатилось на строй урманов. Варяги выставили копья и орали, подзадоривая врага подходить ближе. Печенеги метнули дротики и осторожно, шагом стали наезжать на урманов. Сигурд заорал что-то во весь голос, и Людота, хоть не знал урманского, понял и так воевода велел стоять крепко. Занеся над головой топор, кузнец приготовился к схватке.

* * *

— Илья! — хрипло крикнул Самсон. — Я тебе должен сказать...

— Потом скажешь, — рявкнул Муромец, отшибая направо булавой, — бейся молча!

Они рубились бок о бок посреди моря кованой рати, и Илья уже начал подумывать, что здесь им и лечь, потому — врагов слишком много...

Битва на Ситомльском поле началась с утра, едва поднялся туман. Дружина и войско только успели исполчиться, как вдали показался словно бы вал морской — перегородив поле от края до края, на русские полки шла кыпчакская железная рать. Ряд за рядом, полки за полками, с холма на берегу реки Муромец видел — здесь все двадцать тысяч, поле едва вмещало их, а сзади виднелись еще какие-то, тоже кованые. Стало ясно — Калин решил ударить всей силой, разбить сильнейшие русские дружины и после, без помех, расправиться с остальными. Лето было жарким, равнина, в былые годы болотистая, высохла вся — коннице настоящее раздолье. Мелькнула было мысль — не отвести ли войско за реку, за болото, к урочищам, но Илья тут же ее отбросил. Да, за болотами нет разбега врагу, но точно так же и свои будут стиснуты оврагами да трясинами. Строем там не встанешь, а степняки, спешившись, повалят толпой. Нет, биться нужно тут, на просторе — всей силой лучшего русского войска, мощью Заставы — встретить грудью и ломать Степь, пока не побежит.

Богатыри разбились по двое, по трое, встав в полки, вои приветствовали витязей радостными криками — биться легче, если рядом волот крушит врага, кладя взмахами улочки и переулочки. Мешкать долго не стали — затрубили трубы, и русичи двинулись навстречу степнякам, убыстряя разбег. Лучшие наездники были в киевской дружине, и фари их славились по всей Руси. Никто не отвернул, не замедлил бег, склонив копья, русские полки мчались на кыпчаков, что тоже нахлестывали, погоняли коней, и вот словно гроза ударила на широком поле, и за многие версты взлетели в небо вспугнутые птицы, а зверье попряталось по норам, страшась неразумия и ярости человеческой. Русичи въехали в кыпчакские ряды, а степные ольберы врубились в киевские дружины, и пошло побоище, какого не видывала еще Русская земля. Ярились кони, ярились люди, рубили, кололи, били, и земля благодарно принимала кровь, неважно, кто ее пролил.

Богатыри бились в первых рядах, ища достойного супротивника, а и недолго пришлось ждать, вот Алеша, смелым напуском пробившийся в глубь кыпчакского войска, дорубился до чужого, расшитого знамени, подсек его, и тут же сцепился с могучим степняком, с ног до головы закованным в сияющий стальной доспех. Оба рубятся с яростью нечеловеческой, и степняки раздаются в стороны, чтобы не попасть под страшный удар, — нечего и думать помогать своему, алп-еры сейчас никого не видят, убьют и врага и друга.