Ильич

— Я плакал, падла! — стонал Афганец, скребя черными ногтями морщинистую шею, словно его до сих пор душил ошейник. — Все, думаю — приплыл, Андрюша… А потом стал кольцо качать. Слезы кончились, понял? Жарко, воды мало дают. Хочу плакать — не могу. Нечем! Сдохнуть хочу — тоже не могу. Повеситься хотел — и то не получилось. Все, не могу умереть. Не могу, падла! Значит, жить надо. И стал качать кольцо. Не знаю, сколько времени было… Но ночь ещё, солнце не взошло. Цепь я на себя намотал, чтобы не звенела. Пробой, штырь этот, хотел выдернуть, а получилось, что кольцо сломалось. Спасло меня, понял? Хренак — и треснуло, сука. Вот так вот.

Афганец разогнул лопнувшее кольцо, снял цепь, закрепил её свободный конец на себе, чтобы он, не дай Бог, не отмотался и не зазвенел. На цыпочках он выбрался из-под навеса и пересёк двор, где Нангйалай-бобо натаскивал собак.

Ночь была предательской — половинка Луны висела над горами и их вершины льдисто светились во мгле, словно отлитые из серебра. Афганец не знал, куда ему идти. Он не умел ориентироваться по сторонам света без карты. Да и с картой не умел. Из школьного курса географии ему запомнилось только «Африка — материк, напоминающий руку со сжатым кулаком» и «Протяжённость Уральского хребта от Байдарацкой губы до реки Урал составляет около двух тысяч километров».

Поэтому Афганец просто пошёл по улице между домами к дороге, выводящей из кишлака. Он старался держаться в тени и наступал очень аккуратно, чтобы не споткнуться и не упасть. Падение означало звон цепи — и всё: залают собаки, и на плоских крышах домов возникнут серые тени с автоматами. Кишлак Нанг-бобо, как и большинство «независимых» поселений в Афганистане, имел свой отряд самообороны, несущий караульную службу круглые сутки.

Дорога, днём белая от пыли, ночь слабо фосфоресцировала, уводя по-над обрывистым склоном вверх, к межгорной седловине. Идти по ней было нельзя — заметят из кишлака. Поэтому Афганец свернул и вдоль скал спустился вниз, к реке. Какое-то время он брёл по тропе, вьющейся среди камней вдоль потока, а когда отошёл от кишлака на пару километров, повернул и двинулся через пологий склон невероятно огромной, космической какой-то горы.

— Я всю ночь шёл. Ноги разбил. Там, сука, камни везде. Вообще везде, понял? Солнце встало, прямо в глаза. Я дырку нашёл, камни туда покидал — змей боялся. Залез, уснул. Днём проснулся — жарко, пить охота. Вылез — горы фиолетовые, земля рыжая, камни белые, трава жёлтая. Как картина в музее. И я в картине, сука. Голова кружится, руку дёргает… Встал и пошёл. Чувствую — сдохну сейчас опять. Лёг. Отрубился. Очнулся, когда камни остывать начали. Встал, пошёл. И всё, понял — обратно надо идти. Там хоть воду давали, пожрать. А тут я просто сдохну, и никто не найдёт. И лиса ещё эта…

Он на самом деле решил вернуться в кишлак к Нанг-бобо и клыкастой пасти Парвиза. Его сильно напугала ободранная, пыльная какая-то лиса, а скорее всего шакал, который появился словно бы из дневного зноя и теперь постоянно держался рядом, на небольшом отдалении. Афганец понял — зверь ждёт, когда он умрёт, чтобы поесть.

Наступила вторая ночь в горах. Нужно было идти, идти пока нет страшного дневного жара, пока камни приятно прохладные, и от них не пышет, как от мартеновской печи. Но сил у Афганца не осталось. Он вставал, проходил несколько десятков метров, падал, переворачивался на спину и лежал, считая про себя удары пульса — вначале очень быстрые, а потом замедляющиеся почти до полной остановки сердца.

Он не видел ничего вокруг, ни по сторонам, ни сверху, но в какой-то момент вдруг обнаружил, что небо над головой буквально раскрашено звёздами.

— Они там везде, падла! Вот ни сантиметра нет, чтобы звёзд не было, понял? Я даже забыл про себя. Лежу и пялюсь такой, как пацан. Красиво, сука! И полоса через все небо белая. Млечный путь, понял? И тут лиса эта… шакал… она как начала выть. Как по покойнику.

Шакалу, видимо, надоело ждать, когда вкусно пахнущего мясом и страхом человека покинут последние силы. И он решил, что правильнее будет ускорить этот процесс. Но поскольку в одиночку справиться с умирающим могло и не получиться, а голод терзал впавший живот шакала сильнее, чем жадность, он призвал на подмогу сородичей.

Шакалий вой разозлил Афганца. Собрав остатки сил, а скорее всего, просто подстёгиваемый гневом, страхом и болью, он начал бросать в зверя камни, пару раз даже попал — и отогнал шакала, а потом пошёл вниз по склону, выкрикивая ругательства.

— Я, сука, иду и ору: «Вы все пидорасы, чтоб вы сдохли, твари!» И тут рассвет, опять это солнце. А я уже другой человек стал, понял? Ночью я умер, сука… И теперь мне все пох. Не пашет, не колышит. Вообще!

К десяти утра Афганец добрался до дороги, по которой медленно ползла пропылённая колонна — БТР, десяток бортовых «Уралов», два бензовоза и замыкающей «маталыга», то бишь бронетягач «МТ-ЛБ».