— Ринат сказал — предохранители на подстанции сработали сразу, а Ильич… ну, статуя… она на себя основной разряд приняла. Мы только от вспышки ослепли.
— У меня триста восемьдесят долларов есть, — невпопад сказал Лёнька. — Ну, триста семьдесят восемь. Я с прошлого Нового года копила.
— Хорошо, — просто ответил Серый. — Куда поедем? В Москву?
— В Москву… — не то подтвердила, не то переспросила Лёнька и добавила, как будто уже давно всё решила: — Из Бикчентеево на автобусе до Чердаклов, оттуда до Ульяновска электричка идёт. Потом на поезде.
— Сложно как-то, — проворчал Серый.
— Зато нас так никто искать не будет, — уверено возразила Лёнька.
И словно вступая в разговор, за Волгой, на том берегу, протяжно закричал поезд. Серый обернулся — и увидел сквозь снежную пелену жёлтые огни фар.
— Попутка? — спросила Лёнька.
— Ага, — Серый снова перевесил сумку, поднял руку.
Машина приближалась. Уже стало видно, что это не грузовик, но и не легковушка — что-то повыше, угловатое, даже квадратное. Серый передёрнул плечами от внезапного озноба.
Это мог быть рейсовый пассажирский «ПАЗик».
Или джип Флинта.
Или милицейский «Уазик».
Или…
Поле, холодная земля, пальцы Лёньки, испачканные кровью… Серый потряс головой, чтобы избавиться от навязчивого видения, пришедшего из давешнего сна.
Машина приблизилась.
— Лена, — сказал Серый. — Беги.
— Зачем? — удивилась Лёнька.
— Пожалуйста! В поле беги! Не оглядывайся! Давай!
Он вышел на дорогу. Мыслей в голове не осталось.
Никаких.
Машина приближалась. Фары полоснули по глазам, снег завис в воздухе, сверкающий, как конфетти.
— Серенький! — закричала Лёнька. — Не надо! Серёжа! Нет!
Серый шагнул прямо под режущие огни фар, обернулся, прошептал:
— Беги…
И в самый последний момент Серый увидел, как в разрыве туч проглянуло солнце. Оно осветило далеко-далеко, над холмом, стаю птиц, летящих косым клином, а под ними — скелеты опор ЛЭП и тёмный силуэт памятника с вытянутой рукой. Птицы пролетели над ним и направились дальше, по своим птичьим делам.
Ильич указывал им путь.