Ильич

Снова пошёл дождь. Он стал для Серого как сигнал к действию. Скоро проснётся Афганец и нужно сделать всё до этого счастливого мгновения, иначе… Серый представил, что будет, когда Афганец узнает, что на участке лежит несколько тонн бронзы — и рот наполнился горечью, а в глазах потемнело.

Сорвавшись с места, он бросился к раскопу и торопливо забросал ухо мокрой глиной. Спрыгнул вниз, тщательно утрамбовал глину сапогами, вылез и, воровато пригибаясь, на полусогнутых ногах, побежал к будке за шифером.

После того, как над перекрытой листами шифера ямой возник глинистый холмик, Серый, даже не останавливаясь на перекур, взялся за рытье новой могилы. Он больше не думал об усталости, о справедливости, не прислушивался к себе… Впервые в жизни он делал что-то не потому, что это нужно кому-то, не потому, что так положено и даже не потому, что его об этом кто-то попросил.

Нет, Серый работал на себя.

Это было очень необычное чувство, новое, незнакомое, непривычное — оказывается, прикольно не только бухать или, как сейчас стали говорить, «отдыхать» с друзьями, не только зажиматься с телками по скамейкам после танцев в парке, не только получать деньги за работу, заказанную чужим дядей.

Прикольно и вот так — пахать, чтобы потом получить много денег в одно рыло. Сам на сам. Это было… сладко — ощущаться себя начальником. Шефом. Боссом.

Главным.

«Ларёк открою, — думал Серый, кидая лопату за лопатой. — На вокзале. Или в центре, где площадь. Там всегда народ толчётся, даже ночью. Афганца — на хрен, алкаш конченый. Малого тоже, он мудной. Индуса экспедитором можно, товар возить. Челло торговать посадить… Не, Челло тоже на хрен. В ларёк надо тётку сажать, старую, лет сорок что бы, с семьёй, с детьми. Такие не свалят, если чё. Тётя Наташа, Кирдышкина матуха, в самый раз будет. И всё, аля-улю, бизнес пойдёт. А когда эти… дивиденды насыплются, можно второй ларёк, на «Пятнашке». Или на Южном. А лучше два. Машину куплю… Джип жрёт много, простую тачку, «девяносто девятую» возьму. Вишнёвую, тонированную, как и думал. Видик куплю и телик большой, «Панасоник». К Клюкве приеду утром, посигналю. Она такая в окно выглядывает — я стою с цветами возле тачки. Привет, мол, поехали кататься. И всё… Дом в Буржуйском посёлке построю, на «Двенашке»… Поженимся…»

Тут разогнавшиеся было в галоп мысли Серого как-то притормозили свой стремительный бег — ему стало скучно думать дальше. Там всё было понятно — спиногрызы, шёлковые занавески, велюровый диван и вдалеке серебряная свадьба. Просто жизнь, нормальная, богатая и правильная. На Кипр ещё можно съездить. Или в Турцию. Там, оказывается, круто, по телику показывали.

Но всё это — потом, потом. А сейчас главное — не упустить Клюкву. То, что она трахается с Сынулей, это понятно. Серый уже много раз говорил себе: она свободный человек, что хочет, то и делает. Как в Америке. Он вон тоже не святой, и Светка с «Огонька» готова с ним встречаться хоть вот прямо сейчас, да и Лунёва тогда, после «свадьбы» в гараже у Индуса довольна осталась, предлагала повторить как-нибудь…

* * *

Серый воткнул лопату в кучу глины и шумно выдохнул. Дождь окончательно прекратился, ветер растаскивал облака в разные стороны как машины после аварии на перекрёстке. Вечерело. Похожее на крышечку от кефира полосатое солнце медленно заваливалось к горизонту, но до темноты оставалась еще пара часов.

От Серого валил пар, он давно уже стянул куртку и остался в одной рубашке, промокшей от дождя, высохшей — и снова промокшей, уже от пота.

Новая Стёпина могила, как он не старался, как не рвал жилы, была готова едва ли наполовину. Серый понял, что без помощников не справится, иначе придётся работать ночью, в темноте. Ларёк у вокзала и Клюква того, конечно, стоили, но…

Серый просто заманался. От усталости у него даже зазвенело в ушах, ослабели ноги и перед глазами поплыли какие-то разноцветные пятна. Хотелось пить, курить, да и есть, конечно. А больше всего хотелось лечь. Он вспомнил, как в какой-то фантастической книжке про будущее и космос был мужик, который всегда говорил: «Можно, я лягу?»

Серый, поскальзываясь — всё вокруг было мокрым, повсюду блестели лужи — доковылял до будки, дёрнул дверь и словно ударился о лежащий внутри одним бруском спёртый воздух. Ничего не изменилось: перегар, немытое тело, сырой матрас, обувь, земля, горелая проводка — в будке стоял такой сложный духан, что можно было полчаса разбирать его на оттенки и нюансы.

Телевизор шипел, экран показывал «белый шум». Афганец спал, запрокинув голову; открытый рот чернел, словно мышиная нора. Серый знал — это последняя фаза, потом Афганец проснётся, злой и почти трезвый. Начнутся разборки: «Чё такое, боец, почему работа не сделана!?» и прочая гниль.