Иллюзия греха

— Получается, что о ссоре знали все, а о примирении — только вы трое, — подытожила Настя. — Может быть, не имело смысла скрывать этот факт? Вы сами говорите, все боялись, что, будучи оскорбленным, этот человек начнет рассказывать все, что ему известно. Если бы все узнали, что Екатерина Бенедиктовна помирилась с ним, они вздохнули бы с облегчением. Разве не разумнее было бы перестать мучить людей постоянными страхами?

— Вы не понимаете, — грустно сказала Марта Генриховна. — Здесь речь идет не только о страхе.

— А о чем же еще?

— О чести. О совести. У любого человека этого поколения кто-то из близких пострадал от репрессий. Друзья, родственники, соседи. Наши с Катей ровесники, да и более молодые люди тоже пережили ужас ночных звонков в дверь. Вы этого не знаете, вы еще очень молоды. Сначала мы терзались вопросом: за что? А когда поняли, что ни за что, поняли и другое: мы, каждый из нас или наших близких может стать следующим. Людей, виновных в этих арестах, не прощали. Когда Катя совершенно случайно узнала, по чьей инициативе был арестован ее муж, это было для нее ужасным потрясением. И тогда она в порыве гнева заявила об этом в присутствии большого числа людей. А потом поняла, что не может вот так просто разорвать многолетние отношения. И стала встречаться с Семеном тайком. Ей было, видите ли, стыдно перед людьми. Я могу ее понять, ведь тогда на волне обличительного порыва слишком многие ее поддержали. Негодяй, трус, подонок, доносчик и так далее. После этого она не могла бы смотреть людям в глаза, если бы все узнали, что она продолжает поддерживать с ним отношения. Это был самый трудный период в ее жизни. Знать, что человек способствовал аресту и фактически смерти ее мужа, и не найти в себе сил перечеркнуть все те прекрасные минуты, которые они пережили вместе. В общем, она его простила, хотя и мучилась все эти месяцы ужасно. Вы знаете, у Кати очень долго не было седины, мы все ей завидовали, а за эти месяцы она стала почти совсем белая.

Значит, его зовут Семеном. Ну что ж, лед тронулся. Если доктор Швайштейн действительно был арестован по доносу этого человека, то найти его имя и адрес не так уж сложно, данные должны быть в архивном уголовном деле. И если все так, как рассказывает Марта Шульц, то неведомый пока Семен наверняка и есть тот самый человек, с кем Екатерина Венедиктовна Анисковец могла делиться чужими секретами. Сама Марта невольно это подтвердила, сказав, что «все испугались». А уж когда их отношения стали от всех скрываться, тем более можно было без опасений выкладывать ему все, ибо никаких контактов с общими знакомыми больше быть не могло. Семен стал изгоем в кругу людей, общавшихся с Екатериной Бенедиктовной.

В архив КГБ Настя сама не поехала. Она хорошо умела отрешаться от эмоций и думать только о деле, но все-таки оставались вещи, делать которые она не могла просто органически. В том числе она не могла, вернее не любила, бывать в ситуации, когда ее воспринимали в роли просителя и делали ей огромное одолжение, хотя на самом деле речь идет о работе, о ее служебных обязанностях и о служебных обязанностях тех людей, которые ей это «одолжение» делают. Ее первое посещение архива КГБ-ФСБ два года назад стало и последним. Появляться там снова у нее не было ни малейшего желания. Конечно, с точки зрения служебной дисциплины это выглядело непростительным капризом, права на который офицер милиции просто не имеет. Но, поскольку других капризов у Анастасии Каменской не было, этот маленький «пунктик» коллеги ей прощали и брали на себя все мероприятия, связанные с необходимостью просить и уговаривать, выпрашивать желанную визу на документе и часами ждать под дверью.

На следующий день Юрий Короткой положил перед Настей бумажку с именем и адресом. Семен Федорович Родченко пребывал в полном здравии и проживал в центре Москвы, в высотном доме на площади Восстания.

— Ох, Аська, ну и гадюшник в этом архивном деле, — выдохнул Коротков, привычно усаживаясь верхом на стул в кабинете Каменской и утаскивая чашку с кофе прямо из-под носа у Насти. — Может, я чего-то в этой жизни не понимаю, но наш Семен Федорович — благороднейшая личность, вот ей-крест.

— Благородный доносчик? — недоверчиво хмыкнула Настя. — Это что-то новенькое.

— Угу. По сравнению с другими. Ты думаешь, доктора Швайштейна один Родченко засадил? Ничего подобного. Там все постарались. И Иван Елизарович Бышов в том числе. В деле доносов — штук десять, авторы — люди из окружения Екатерины Бенедиктовны, но бумажки в основном хиленькие, без яркой фактуры. А сообщение дорогого Семена Федоровича — в самый раз. И по дате оно самое последнее. Чуешь, какой сюжетец?