Иллюзия любви

Развестись с бывшим мужем оказалось на удивление легко. Нина из Москвы больше не выезжала, просто выслала заверенные адвокатом бумаги в Европу, а приехавший спустя несколько месяцев муж подписал их. Несколько часов ожидания заседания суда (Нина с молодым и будущим супругом ждала в машине на улице, а бывший муж, неловко выпрямив горбатую спину на деревянной скамье, уныло стирал с пальцев вечные чернильные пятна, которые только и запомнила Нина из той, прошлой жизни); полчаса казенного разговора, когда никто из участников процесса старался друг на друга не смотреть – и вот Москва захлопнулась вокруг Нины последним обручальным кольцом.

Прошло только несколько недель, и Нина уже получила возможность упиваться целыми днями счастья, совместными походами в кино и в гости, которых была лишена за неполный год жизни с всегда занятым первым мужем.

Все трудности жилищного, финансового либо какого-другого житейского плана Нина, да и Борис тоже – воспринимали как очередное приключение, поэтому, наверное так легко они эти трудности преодолевали.

Нина часто вспоминала это время – потом... Когда вдруг солнечное утро, всегда пылавшее за окном, независимо от того, какого положение принимали стрелки на часовом циферблате, внезапно и мгновенно сменилось угрюмой и безмолвной темнотой; и остановились старинные часы, доставшиеся Борису от его прабабушки-графини... Стрелки второй год уже показывали половину третьего не то ночи, не то пополудни, а Нина иногда подходила к неподвижным гирькам и мертвому маятнику и тихонько бормотала:

– Тик... тик...

Так вот неожиданно оборвалась лента времени, и все, что было до этого, полетело в бездонную дыру разрыва, скользя по обугленным краям.

– А ведь могло все быть совершенно иначе, – вдруг вслух проговорила Нина, – ведь Борис... Он был такой талантливый музыкант. И только-только его будущее начиналось. Он уже давал раз в месяц по одному или два сольных концерта в самых престижных залах Москвы. Еще немного и он бы получил всемирное призвание, но...

– Все очень просто, – помолчав, добавила она, – просто в поисках счастья он зашел не в ту дверь.

* * *

Нине пришлось сделать над собой усилие, чтобы подняться с кровати и подойти к окну.

Борис в соседней комнате уже затих, но Нина прекрасно знала, что это ненадолго. Ей нужно было идти к тем, кто ее этой ночью ждет, с тем, чтобы утром вернуться и принести деньги, которые все, без остатка, пойдут дяде Моне – и повторится то, что было сегодня, а ведь самое страшное – что сегодняшний день это просто слепой отпечаток вчерашнего.

Нина представила себе свернувшуюся змеиной петлей оборванную ленту времени, кем-то неведомым и страшным закольцованную в круг без начала и конца.

Под ее окнами засигналила машина.

Нина знала, что это приехали за ней, но не двинулась с места. Круг, превратившись в стальной обруч, безжалостно сдавил ей виски.

Она поморщилась и, замотав головой, шагнула к стоящему на столе телефону – оставшейся в квартире единственной вещью, которая что-то еще стоила.

Упреждая очередной гул автомобильного сигнала, Нина сняла трубку и, мучительно морщась, стала набирать номер, который припомнила только что.

Она и сама не знала, зачем делала это. Просто ей нужно было, чтобы что-то еще ее поддержало, кроме засохшим и сморщившихся белых цветов беспорядочно рассыпанных по пыльному столу.

– Алло... – проговорила Нина после нескольких ужасно длинных гудков в трубке, – алло...

– Чавой-то? – прервав гудки, вдруг спросил ее женский старческий голос.

– Мне бы... – сказала Нина, – Василия... – дальнейшую фразу она проговорила совсем без усилий, и как ей даже показалось, не размыкая губ, словно говорила она не при помощи рта, а прямо бешено стучащим и рвущимся наружу сердцем. – Я хочу услышать Василия.

– Чавой-то? – снова прозвучал в трубке старушечий голос, но Нина ничего больше не сказала.

– Ошиблись номером, – сообщил ей тот же голос, и сразу после этого застучали короткие гудки.

Нина медленно опустила трубку на рычаг.

– Вот и все, – проговорила она и вдруг почувствовала, что дрожит от смертельного страха перед жутким закольцованным отрезком времени, куда попала так давно.

За окнами снова настойчиво прогудел автомобильный клаксон.

* * *

Камера представляла из себя довольно большое помещение без окон и с одной стеной в виде решетки. Вдоль трех других стен тянулись низкие и грязные нары.

На одних нарах присели рядышком мы с Дашей, а напротив нас положили скованного наручниками Васика, который после пленения ментами впал в какой-то ступор и теперь молчал, пяля на нас страшно покрасневшие глаза. На наши вопросы он не отвечал, вообще – за все полчаса, которые мы провели в этом ужасном месте – он не проронил ни слова, и совершенно нельзя было понять, пьяный ли он до сих пор до беспамятства или протрезвел и теперь медленно приходит в себя, припоминая, что же это он такого натворил.

Кроме нас троих, никого в камере не было.

– Да-а... – в который раз вздохнула Даша, – вот уж никогда не думала, что попаду в милицию. Это же надо – сидеть в камере. Ничего себе прогулялись.