Читаем Иллюзия правды. Почему наш мозг стремится обмануть себя и других? полностью

Иногда напоминания о смерти побуждают людей строже придерживаться социальных норм – любых условно «правильных» в их культуре. Соломон полагает, это происходит потому, что «неопровержимые постулаты» группы или культуры могут послужить утешением перед лицом опасности. Может быть, вы и смертны, но ваша культура, ваша группа будет жить после вас – в некотором смысле это делает и вас бессмертным. Судьи в Аризоне, которым предварительно напомнили об их смертности, выносили работникам секс-индустрии более жесткие наказания, чем остальные. Разница оказалась существенной. Оценивая поведение женщин, нарушивших культурные нормы, судьи, испытывавшие страх смерти, накладывали штрафные санкции в девять раз выше, чем санкции судей, чьи мысли не были заняты смертью. Кроме того, люди, которым напоминали о смерти, более щедро вознаграждали тех, кто демонстрировал просоциальное или одобряемое их культурой поведение. В обоих случаях создается впечатление, что люди, которым напоминают об их собственной смертности, совершают действия, исходя из защиты своих культурных норм: они с большей охотой вознаграждают поведение, соответствующее нормам, и наказывают за поведение, которое от них отклоняется.

Некоторые исследования, связанные с теорией управления страхом смерти, обнаружили, что иногда этот страх оказывает такое воздействие, которое сложно было бы предугадать. Израильтяне, считавшие себя хорошими водителями, вели себя за рулем более безрассудно, когда им напоминали о смерти. Дайверы совершали более длительные и опасные погружения, если перед этим их просили подумать о собственной смертности. Загорающие дольше лежали под солнцем, когда им сообщали о риске заболевания раком. В чем же дело? В каждом из случаев группы сильнее тяготели к тому, с чем отождествляли себя (израильские водители – к своему вождению, дайверы – к погружениям, загорающие – к солнечным ваннам), когда им напоминали о недолговечности жизни. Маркеры идентичности работают аналогично культурным ориентирам, о которых мы говорили ранее: они обеспечивают психологическую защиту от страха смерти. По иронии судьбы, если действия участников этих групп и приглушили страх смерти, то, скорее всего, повысили их фактический риск смерти. Эти исследования предоставляют данные, которые вполне можно использовать на практике. Например, чтобы убедить людей не курить, мы требуем от производителей размещать на пачках сигарет предупреждения о том, что курение убивает. Одно из исследований, однако, показало, что у людей, которые с помощью курения повышают свою самооценку – подумайте о своенравных подростках, которые думают, что с сигаретой выглядят круто, – напоминание о риске смерти повысило осознание собственной смертности и, как это ни парадоксально, усилило желание курить.

Влияние осознания смертности на наши культурные установки можно наблюдать даже среди детей младшего возраста. В ходе одного из израильских исследований семилетних детей спрашивали, насколько они готовы подружиться с детьми, родившимися в Израиле и России. Половине группы сначала задали различные вопросы о смерти, например, «Все ли люди когда-нибудь умрут?». После этого семилетние дети с бо́льшим негативом отнеслись ко всем показанным им фотографиям, но в равной степени были готовы дружить с детьми, рожденными как в Израиле, так и в России. С другой стороны, когда участниками того же самого исследования выступили 11-летние израильские дети, те из них, кому сначала задали вопросы о смерти, продемонстрировали явную предвзятость в пользу родившихся в Израиле детей.


На вопросы самообмана в контексте смерти пытались ответить и философы. Стивен Кейв говорит о «парадоксе смертности»: мы понимаем, что когда-нибудь умрем, но не можем представить себя мертвыми. Размышляя об этом, мы одновременно играем роли наблюдателя и того, за кем наблюдают: тот, кто не мертв, представляет себе, каково это – быть мертвым. Это настолько сложная мысль, что многие просто избегают ее. Индийский эпос «Махабхарата» гласит: один из величайших парадоксов в мире заключается в том, что мы знаем, что все люди умрут, но не верим, что наступит наша очередь. Проще говоря, наш разум не рассчитан на постижение небытия. Испанский философ Мигель де Унамуно кратко описал эту проблему: «Попробуйте заполнить ваше сознание образом бессознательного, и вы увидите, что это невозможно. Попытка осмыслить это приводит к мучительному головокружению».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке
Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Книга А. Н. Медушевского – первое системное осмысление коммунистического эксперимента в России с позиций его конституционно-правовых оснований – их возникновения в ходе революции 1917 г. и роспуска Учредительного собрания, стадий развития и упадка с крушением СССР. В центре внимания – логика советской политической системы – взаимосвязь ее правовых оснований, политических институтов, террора, форм массовой мобилизации. Опираясь на архивы всех советских конституционных комиссий, программные документы и анализ идеологических дискуссий, автор раскрывает природу номинального конституционализма, институциональные основы однопартийного режима, механизмы господства и принятия решений советской элитой. Автору удается радикально переосмыслить образ революции к ее столетнему юбилею, раскрыть преемственность российской политической системы дореволюционного, советского и постсоветского периодов и реконструировать эволюцию легитимирующей формулы власти.

Андрей Николаевич Медушевский

Обществознание, социология
Управление мировоззрением. Подлинные и мнимые ценности русского народа
Управление мировоззрением. Подлинные и мнимые ценности русского народа

В своей новой книге автор, последовательно анализируя идеологию либерализма, приходит к выводу, что любые попытки построения в России современного, благополучного, процветающего общества на основе неолиберальных ценностей заведомо обречены на провал. Только категорический отказ от чуждой идеологии и возврат к основополагающим традиционным ценностям помогут русским людям вновь обрести потерянную ими в конце XX века веру в себя и выйти победителями из затянувшегося социально-экономического, идеологического, но, прежде всего, духовного кризиса.Книга предназначена для тех, кто не равнодушен к судьбе своего народа, кто хочет больше узнать об истории своего отечества и глубже понять те процессы, которые происходят в стране сегодня.

Виктор Белов

Обществознание, социология
История британской социальной антропологии
История британской социальной антропологии

В книге подвергнуты анализу теоретические истоки, формирование организационных оснований и развитие различных методологических направлений британской социальной антропологии, научной дисциплины, оказавшей значительное влияние на развитие мирового социально-гуманитарного познания. В ней прослеживаются мировоззренческие течения европейской интеллектуальной культуры XVIII – первой половины XIX в. (идеи М. Ж. Кондорсе, Ш.-Л. Монтескье, А. Фергюсона, О. Конта, Г. Спенсера и др.), ставшие предпосылкой новой науки. Исследуется научная деятельность основоположников британской социальной антропологии, стоящих на позиции эволюционизма, – Э. Б. Тайлора, У. Робертсона Смита, Г. Мейна, Дж. Дж. Фрэзера; диффузионизма – У. Риверса, Г. Элиота Смита, У. Перри; структурно-функционального подхода – Б. К. Малиновского, А. Р. Рэдклифф-Брауна, а также ученых, определивших теоретический облик британской социальной антропологии во второй половине XX в. – Э. Эванс-Причарда, Р. Ферса, М. Фортеса, М. Глакмена, Э. Лича, В. Тэрнера, М. Дуглас и др.Книга предназначена для преподавателей и студентов – этнологов, социологов, историков, культурологов, философов и др., а также для всех, кто интересуется развитием теоретической мысли в области познания общества, культуры и человека.

Алексей Алексеевич Никишенков

Обществознание, социология