Иллюзия прогресса: опыт историософии

Вследствие этого социум, уже достигший известного уровня «очеловечения», застопорился на путях обманчивого прогресса и едва ли не обернул его вспять. Обо всём этом говорят, в частности, своеобразное «неоварварство»[57], ориентированное преимущественно на потребление, вытеснение экзистенциальной установки «быть» установкой «иметь». Едва ли не всеобщий культ денег, богатства, приобретательства и потребительства – доминирующие ценности этого общества. По словам о. Шмемана, который жил на Западе и немало ценил его свободы, «в сущности “Запад” страшен. Страшен своим фарисейством, своим отождествлением свободы с наживой…, ужасен своей низостью решительно во всем»[58]. В таком обществе, которое по сей день не без гордости именует себя христианским, преодоление зла встречается со значительными трудностями. (Сказанное в полной мере относится и к современной России. Если Запад «низок», то постсоветская Россия, «вставшая с колен», низка вдвойне.)

Постепенно выхолащиваются сами основания западной цивилизации – гражданское общество и правовой порядок; политические и гражданские свободы в известной мере деградируют. Их вытесняют разнообразные имитации, основанные, в частности, на вовлечении в той или иной форме широких масс в политическую жизнь, в которой они играют реальную – но преимущественно отведённую им – роль. Наблюдается двуединый процесс: с одной стороны, «массовый человек», получивший реальную возможность влиять на жизнь общества (через всеобщее избирательное право), во многом компрометирует саму идею политического представительства, а с другой, элиты естественно склонны к сужению пространства публичной политики и представительной демократии. Ответственного гражданина, отбросившего любые формы патернализма, и труженика теснит потребитель, ориентированный не столько на самостоятельность и труд, сколько на незаработанные блага, которые более или менее щедро представляет ему социальное государство, и на бездумное развлечение. «Массовый человек» фактически не принимает саму цивилизованность.

Начинают сосуществовать такие противоположные реалии, как гражданское общество и общество массовое; демократия представительная и «управляемая»; либерализм как свобода и полнота прав личности и неолиберализм как неограниченный приоритет рыночных ценностей; национальный суверенитет и система международных отношений, подразумевающая возможность его ограниченности.

Всё это свидетельствует о глубинном родстве любого массового общества с тоталитарными режимами. Неслучайно папа Иоанн Павел II не скрывал своих опасений: «Не является ли это …новым образом тоталитаризма, прикрываемого видимостью демократии?» Мамардашвили признавался, что думает о современном мире с ужасом: «нечто жизненно важное может необратимо в нём сломаться в связи с разрушением или просто отсутствием цивилизованных основ процесса жизни»[59].

* * *

Итак, начало нового тысячелетия оказывается весьма далёким от того, на что надеялся Кант. Наш мир – как и в прошлые времена – в целом бесчеловечен. Это враждебный человеку, неблагополучный и опасный мир. Приходится признать, что несмотря на все достижения в социальной и политической сферах, на достижения в науке и технологиях, серьёзных предпосылок для сложения универсальной гуманистической цивилизации, а также утверждений о непреложности общественного прогресса в целом и о движении современного мира к кантову «всеобщему правовому гражданскому обществу» всё ещё нет. Напротив, поставленный Западом «эксперимент со свободой» в итоге привёл к сложнейшему переплетению кризисных явлений и в духовной, и в социально-экономической сферах современности, породив феномен нового варварства. Противостояние незападного мира и Запада кажется в свете сказанного борьбой тех, кто по существу не знаком со свободой, с теми, кто уже в известной мере пресытился ею. В подобной сложности отчётливо выделяются незавершенность и неочевидные перспективы этого «эксперимента».

Обрисовав в самых общих чертах облик современного мира, в частности негативные последствия глобализации, сложности диалога цивилизаций и проблематичность «эксперимента со свободой», и убедившись, что этот мир по-прежнему «лежит во зле», мы вправе теперь обратиться к вопросу о будущем. Можно ли предположить, что наше будущее будет определяться всесторонним восходящим движением? Иными словами, как может сложиться история?