Иллюзия прогресса: опыт историософии

Рассуждая таким образом, нетрудно будет прийти к заключению о неправомерности представлений о каких-либо внеположенных истории смыслах. Если мы исходим из того, что человек свободен, необусловлен, то важнейшим определяющим фактором его жизни следует признать его волю: только она способна на целеполагание. Человек свободен, а это значит, что только он способен придавать своей жизни смысл (или лишать её смысла): всё зависит от его свободной воли, которая может быть и доброй, и злой. Мамардашвили полагал, что «полезно рассматривать историю не как развертывание, вызревание чего-то, что развивается и превращается в зрелое существо. История есть время в поисках своего смысла. Смысл устанавливается после истории, а не “развёртывается во времени”»[117]. Императив самопостроения, самосоздания человека как духовного существа и в равной степени императив движения социальности в сторону таких великих достижений, как правовой порядок – только и способны быть целью истории как таковой, определяя её смысл.

* * *

Люди с совестью и доброй волей, способные к самопостроению и созданию духовных ценностей, встречаются во все времена. Однако они всегда составляют меньшинство, узкий культурный слой, или тонкую плёнку цивилизации. «Несомненно, самым глубоким и радикальным делением человечества на группы было бы различение их по двум основным типам: на тех, кто строг и требователен к себе самому (“подвижники”), берёт на себя труд и долг, и тех, кто снисходителен к себе, доволен собой, кто живёт без усилий, не стараясь себя исправить и улучшить, кто плывёт по течению», – писал об этом Х. Ортега-и-Гассет[118].

Культурный слой складывается не как следствие сословных – властных или имущественных – привилегий, а исключительно исходя из уровня духовно-умственного развития. Он не правит и не господствует, он призван просвещать и духовно водительствовать. Это власть авторитета. Все достижения культуры и цивилизации являются в конечном счете его заслугой. В христианстве высоконравственных людей зовут праведниками; в контексте русской культуры ориентация на праведничество и есть, как представляется, критерий подлинной интеллигентности.

Кому дано больше знать и понимать, с того больше и спрашивается. Поэтому именно культурному слою надлежит в первую очередь противостоять дьяволиаде псевдосознания. Но именно поэтому же его и приходится считать во многом ответственным за те скромные с точки зрения нравственности итоги, с которыми человечество вступило в третье тысячелетие. Те, кто мог и должен был воспитывать и просвещать, указывать цели и вести за собой, по тем или иным причинам в целом не совладали со своей исторической миссией. Это можно было бы назвать «грехом» культурной элиты, так как она оказалась не в силах преодолеть псевдосознание, но едва ли ли это возможно. Поэтому носители псевдосознания воспринимаются как её собственная тень, её «ночной лик», дьяволоподобный мистер Хайд, которым вдруг оборачивается благообразный доктор Джекилл.

Как правило, цели формулировали и вели за собой массы именно носители псевдосознания. И социальным верхам, и инертным по преимуществу массам присуще извечное – характерное для разных эпох и разных цивилизаций – нежелание признавать авторитет (т. е. особый род власти) культурного слоя. (Именно это, между прочим, отразилось в шпенглеровской традиции противопоставления и даже борьбы цивилизации с культурой.)

Всё это понятно: люди – существа в высшей степени неравные, их способности к предельному нравственно-интеллектуальному усилию весьма и весьма различны. От рождения они неравны и по способностям, и по здоровью (физическому и психическому). Затем добавляется неравенство приобретённое – по воспитанию, образованию, по материальным возможностям и т. д. Поэтому было бы неправомерно ожидать от людей одинаковой способности к такому усилию. Подавляющее большинство людей неравномерно распределяются между верхним и нижним пределами «цивилизованного варварства», т. е. существования, в духовном отношении более или менее примитивного.

Как правило, в обществе преобладают псевдоценности именно бессознательного большинства. В силу своей духовной лености человек боится выпасть из сложившегося, привычного течения бездумной жизни; он не склонен к напряжению духовно-интеллектуальной работы[119]. Кажется, не так уж неправ был Бернард Шоу, заметивший по этому поводу: «Два процента людей думают, три процента думают, что они думают, а 95 процентов даже не думают о том, что надо думать когда-нибудь».

Меньшинство, о котором идёт речь, может относительно расширяться, а может и драматически сужаться, но совсем не исчезает. В особых условиях ему удавалось приобщить к таким ценностям и большинство. Именно такие эпохи и очеловечивали мир, в котором создавались смыслы существования, заслуживающие именоваться человеческими.