Иллюзионист Эйзенхайм

Вечером 14 февраля 1902 года — холодным, ясным вечером, когда звон лошадиных подков далеко раздавался на улицах города, а женщины до подбородка кутались в чёрные боа и прятали руки в меховые муфты — дюжина полицейских в униформе заняла места в зрительном зале Эйзенхаймхауса. Позже в обществе спорили, действительно ли с самого начала планировалось арестовать Мастера прямо во время представления; очевидно, публичный арест имел целью припугнуть поклонников Эйзенхайма, а заодно и других фокусников. Как только на сцене появилась Роза, господин Уль покинул свою ложу. Через несколько мгновений он через боковую дверь прошёл на сцену и объявил, что арестовывает Эйзенхайма именем его Императорского Величества и города Вены. Двенадцать офицеров вышли в проходы и замерли в ожидании. Эйзенхайм только устало повернул голову на это бесцеремонное вторжение и не двинулся с места. Элис и Роза, которые стояли на краю сцены, стали испуганно оглядываться; милый мальчик покачал головой и прошептал «Нет» своим ангельским голоском, а Роза крепко обхватила себя руками и стала тихонько напевать под нос что-то похожее на стон или плач. Господин Уль, который стоял примерно в десяти футах от Эйзенхайма, чтобы позволить этому уважаемому человеку пройти за полицией самому, сразу понял, что ситуация выходит из-под контроля: кто-то в зрительном зале повторял «Нет, нет», кто-то подхватил мотив Розы. Уль быстро приблизился к сидевшему волшебнику и положил руку ему на плечо. Но рука его прошла сквозь тело Эйзенхайма; Уль пошатнулся и в ярости начал его бить, а чародей продолжал спокойно сидеть под градом бессмысленных ударов. Наконец офицер выхватил шпагу и проткнул Эйзенхайма насквозь; тут чародей с достоинством поднялся и обернулся к Элису и Розе. Они умоляюще смотрели на него, уже расплываясь в воздухе. Затем Мастер повернулся к зрителям и поклонился медленно и серьёзно. Здесь и там в зале раздались хлопки, они становились всё громче и дружнее и переросли в овацию, пока наконец занавес не задрожал. Шестеро полицейских прыгнули на сцену и попытались схватить Эйзенхайма, который взглянул на них так печально, что один из офицеров ощутил, как тень легла ему на сердце. В толпе пробежал взволнованный шёпот: Мастер в последний раз собирался с силами; его лицо окаменело от напряжения, на лбу выступила вена, невидящие глаза были темны, как осенняя ночь, когда ветер поднимает с земли листву и скрипит ветвями деревьев. По его рукам и ногам прошла дрожь, и толпа вздохнула как один человек, видя, как Эйзенхайм начинает свой последний немыслимый трюк: обратив взор внутрь себя, сосредоточив всю свою энергию, он одну за другой разрывал нити, связывавшие его с этим миром. Его неподвижная тёмная фигура дрожала как будто в мареве и постепенно выцветала, а на лице Мастера, по свидетельствам очевидцев, оставалось выражение невероятного душевного подъёма — и лицо это вселяло страх. Другие говорили, что в последний момент он поднял голову и испустил вопль безысходного отчаяния. Когда всё кончилось, зрители поднялись с мест. Господин Уль в целях сохранения порядка немедленно арестовал какого-то молодого человека с первого ряда. На сцене, тёмной и пустой, за исключением единственного деревянного стула, напряжённо озирались полицейские.

Позднее тем же вечером полиция обыскала квартиру с видом на Дунай, но Эйзенхайма там не оказалось. Неудавшийся арест в некотором смысле оказался успешным: Мастера никто больше не видел. На «фабрике дьявола» нашли обманные зеркала, шкафчики с секретными панелями, сундуки и шкатулки с хитрыми потайными механизмами — великолепные образчики искусства дурачить публику, но ни одного ключа к разгадке знаменитых иллюзий, на которые был способен только Эйзенхайм — ни одного. Некоторые утверждали, что Эйзенхайм создал иллюзию самого себя с первого же дня нового века; другие говорили, что Мастер, всю жизнь имея дело с иллюзиями, постепенно сам стал одной из них. Кое-кто предполагал, что и господин Уль был иллюзией, частью тщательно продуманного финального представления. Люди спорили, было ли всё это сделано с помощью линз и зеркал, или еврей из Братиславы в самом деле продал душу дьяволу в обмен на тёмный дар чародейства. Все сходились на том, что то был знак; и когда ясные воспоминания стёрлись, и будничная жизнь с её визитами к докторам, приглашениями на чашечку кофе и слухами о грядущей войне вернулась на круги своя, на души верующих снизошло тайное утешение — они знали, что Мастер благополучно покинул этот рассыпающийся мир и перешёл в неразрушимое царство тайны и мечты.