Иллюзиум

Агат был поражён, он не знал, как долго она находится здесь. Но Лиза не смотрела на отца, она чувствовала, что мама видит не только Серого человека и Агата. Она смотрит прямо на Лизу, видит её. «Как такое может быть?» – эхом где-то вдалеке промелькнул вопрос у девочки. Мама смотрела прямо на неё, на Лизу.

Агат вновь повернулся к Серому человеку, пытаясь образумить его, чтобы жена не видела их фатального спора. Он не хотел, чтобы она о чём-то догадывалась и беспокоилась.

Лиза поймала мамин жест, когда она поднесла палец к губам, призывая её не выдать своё присутствие.

Серый человек продолжил, но тихо, скрипя, будто дверь на ветру:

– Но ты сделал для меня много другое, Агат. Ты показал мне то, что сам никогда не видел и не чувствовал. И за это, я уничтожу всё.

На этих словах Серый человек растворился, как бесцветный мираж в пустыне. Агат не успел остановить его.

– Прости, – произнёс в пустоту он, прежде чем исчезнуть.

Прекрасная зелёная трава вечно осеннего мира, где воздушный ветерок играл с золотыми, жёлтыми, красными листьями прекрасных деревьев, а птицы пели свои счастливые песни, колыхалась на лёгком ветру. Но Лиза, не видела этого. Она смотрела на пустой холм, где только что стояла её мама.

Всё начало исчезать, будто ластиком стирали картину. Лиза вновь ощутила всепоглощающий холод, студеный воздух отогнал тепло осеннего солнца. Ещё не до конца поняв, что она опять вернулась в Иллюзиум, Лиза пыталась остановить поток вопросов, у себя в голове: «Мама? То была моя мама? Она видела меня?… Она меня видела…. Она знала кто я? Она знала, что я её дочь? А что за свёрток…. Надо встать, иначе я замёрзну!»

Последняя мысль огнём прожгла Лизу. Девочка подскочила. Осенний мир сумел согреть её, но неотступный холод, окружающий Шумный котёл, сдавливал всё вокруг. Лиза осмотрелась по сторонам, рядом лежал Шарик. Она бросилась к нему:

– Шарик! Шарик очнись! Шарик! Просыпайся же, иначе замёрзнешь!

Она трясла его за плечи. Шарик не реагировал. Тогда Лиза с удвоенной силой затрясла его и несколько раз ударила по холодным, покрытым инеем, щекам. Шарик слабо поморщился. Лиза засмеялась.

– Шарик, ты живой! Молодец, давай же! Просыпайся!

Тяжело, будто вес его увеличился в несколько раз, Шарик очень медленно зашевелил хвостом, с которого тут же осыпался застекляневший снег и попытался что-то сказать, но получилось неразборчивое бормотание.

Лиза расстегнула свой пуховик, аккуратно пристроила внутри Шарика, оказавшегося на удивление лёгким, оставила торчать наружу только его мордашку.

– Лиз…., – Шарик-старший наконец открыл глаза и потухшими, едва не потерявшими искорку жизни, глазами глянул на смутные очертания маленькой, черноволосой девочки, – Лиз… нам надо срочно согреться.

– Сейчас, сейчас. Мы уже должно быть близко от жилища Свина, – ответила Лиза и припустилась бегом вниз по сосновому склону Шумного котла.

ГЛАВА 5. ОШИБКИ АГАТА

Густой холод уступил место домашнему теплу, заботливым дыханием окутывающим крепко спящего Сашку. Едва не погибнув от жуткого мороза, он погрузились в вереницу незапоминающихся сновидений.

Место, в котором, помимо Сашки, глубоким сном забылся Шарик, наполовину выпавший из глубокого кресла, что ничуть ему не мешало, представляло собой неопрятную комнату, срубленную грубыми руками из крупных деревянных брёвен. Стоял неуловимый запах хвои, источаемый смолой пропитавшей все стены.

Солнечный свет, ярко танцующий на улице за пределами дома, упирался в плотную преграду штор; часть его, рассеянными и ослабленными лучиками, робко освещало помещение, наполненное висячей в воздухе пыли. И всё же этого тусклого света хватало, чтобы рассмотреть всю причудливость комнаты. Причудливость – по меркам Иллюзиума, потому что вся обстановка в ней была крайне стандартной и простой, что и было необычным, чуждым этому миру.

Рубленная, явно сделанная без использования воплощения, кровать, на которой спал Сашка, была массивной и неуклюжей. К тому же, все четыре её ножки были разной толщины, точно вырубленные на глазок, а спинка и вовсе отсутствовала. Одеяло и простынь же были сделаны из жёсткой, грубой ткани цвета высохшей грязи. Напротив, в противоположном краю комнаты, стояло кресло, столь же тяжеловесного вида, разве что спинка на нём всё-таки присутствовала. Шарик, спавший как раз в этом кресле, почти сполз на пол, упёршись затылком в пыльный ковёр. Открытый рот впускал и выпускал тысячу пылинок при дыхании.

Стол, два стула придвинутые к нему, чемодан в углу и шкаф около кровати – всё в комнате носило отпечаток неумелого плотника, позабывшего самые основы мастерства, а полумрак, гостивший здесь ярким днём, ещё больше придавал мебели несуразицы, награждая её обманчивыми линиями подвижных теней.