Имам Шамиль

Калужский губернатор Арцимович через некоторое время после возвращения в город сообщил императору: «Для поселения гостей подготовлена гостиница „Кулон“ по улице Никитской. Для постоянного жительства приискан каменный дом — особняк в три этажа в 13 комнат с садом и надворными постройками, принадлежащий господину Сухотину. Арендная плата — 900 рублей в год».

Накануне отъезда в Калугу полковник Богуславский пришел к Шамилю.

— По решению правительства я должен ехать в Турцию. В Стамбуле буду работать при русском посольстве.

Это известие огорчило Шамиля. За короткое время он не только привык, но и полюбил замечательного, мужественного полковника, который в совершенстве владел не только аварским языком, но знал арабский, турецкий, фарси.

— С кем же останемся мы? Свидетель аллах, я не желал бы лучшего посредника, товарища и советника в этом краю, — сказал Шамиль взволнованно.

— Нет оснований для беспокойства, государь заботится обо всем и обо всех. Ты не будешь оставлен без посредника. Там ждет человек, которому поручат тебя и остальных. Он достаточно благовоспитан, учен, знает ваш и некоторые другие языки. С твоего позволения приглашу его.

Шамиль кивнул. Богуславский поднялся, распахнул дверь. В комнату вошел высокий худощавый офицер лет тридцати пяти — сорока.

— Капитан Руновский, — представил вошедшего полковник.

— Как зовут тебя? — спросил Шамиль.

— Аполлон.

— Апфилон, — повторил Шамиль и добавил: — Никогда не слышал такого русского имени. Иванов и здесь и на Кавказе сколько угодно. Всех перебежчиков-солдат у нас называли Иванами, их так же много, как у нас Магомедов. Миколай тоже часто встречается, а имя Апфилон не приходилось слышать.

Полковник Богуславский, оставив капитана Руновского, распрощался, пообещав зайти перед отъездом. Когда он вышел, Шамиль сокрушенно покачал головой:

— Ах, Богуслав, как жаль! Мне всегда при разговоре с ним казалось, что избыток ума его льется через край. Когда я теряю близость с такими людьми, мне становится тяжело, как после похорон. — Шамиль задумался, затем обратился к Руновскому: — Апфилон, ты откуда родом?

Капитана не обидела такая фамильярность. Он знал, что все дагестанцы, старые и малые, друг к другу обращаются по имени.

— Я поляк, родители мои из Польши переехали в Россию.

— О, так ты, значит, из Полша, знаю я мужчин Полша. Это такие же молодцы, как наши горцы. А где ты выучил аварский язык?

— В Тифлисском военном училище.

— Где служил?

— Там же, в кюринском полку, который стоял в крепости Воздвиженской, в пятидесяти верстах от вашего Ведено.

— В каких боях участвовал?

— Во многих, блокаду перенес в Зирани.

— Вот как, а с Пассеком не ходил в поход?

— Ходил, и не раз.

— Значит, кушал лошадиное мясо?

— Всяко бывало.

— Женат, дети есть?

— Есть, на Кавказе остались, меня срочно затребовали сюда.

— Ничего, все обойдется хорошо, и мои там остались, — вздохнув, сказал Шамиль.

Через несколько дней «Апфилон», как и Богуславский, стал самым близким человеком в России для Шамиля и его приближенных. За день до отъезда в Калугу Руновский предложил Шамилю и его спутникам посетить обсерваторию. Все охотно согласились.

Шамиля подвели к подзорной трубе. Он нерешительно подошел, остановился и, глянув на седобородого астронома, сказал:

— Коран запрещает чтение звезд.

— Почему? — спросил астроном.

— Потому что звездочет может сообщить людям то, что скрыто аллахом от остальных. Невежественный, слабоверующий человек подумает, что звездочет знает сокровенное. У невежды может создаться ложное представление о том, что аллах имеет смертных сотоварищей, читающих то, что скрыто от простого глаза.

— А как вы, господин Шамиль, смотрите на это? — спросил астроном.

— Я думаю, что все то, что приносит пользу человечеству, должно быть дозволенным. Всевышний более сведущ в сущности дел земных, — ответил Шамиль и взялся за подзорную трубу.

Перед выездом в Калугу Шамиль сказал Руновскому, что желает проститься с царем, чтобы поблагодарить лично за все заботы и внимание, оказанные им.

Император Александр Николаевич принял Шамиля, долго беседовал с ним о положении дел в Дагестане, обещал весной перевезти его семейство из Темир-Хан-Шуры в Калугу. Когда Шамиль поднялся, царь, отстегнув от своего пояса, подал Шамилю шашку в золотых ножнах.

Беря ее, Шамиль сказал:

— Я скован цепями оказанных мне почестей и милостей. Это незаслуженное возвеличивание окрыляет меня на чужбине, и, клянусь аллахом, сожалею о той вражде к русским, которая сжигала мою душу и туманила разум. Я узнал вас, увидел людей, которым аллах не зря дарует широкие просторы вселенной и лучшие земные блага, ибо только он может справедливо одаривать достойных. Это прекрасное оружие, — Шамиль глянул на шашку, — я сохраню как лучшую память о вечном мире между нами до конца дней моих, но если будет суждено оголить лезвие, оно будет оголено только против врагов России.