Имам Шамиль

— Он мне не понравился вовсе. — Шамиль вспомнил акт из балета «Пери». — Правда, эти представления были поскромнее, чем в петербургском театре, где напоказ выставили обнаженных танцовщиц и глупого султана, который, выламываясь и прыгая перед обнаженными женщинами, пытался выразить страстные чувства, которые мог выразить словами. А что касается хозяина дома, — продолжал Шамиль, — я остался им очень доволен и проникся уважением к нему, семье и няне за то, что они приютили когда-то моего бедного Джамалуддина.

Желая отвлечь Шамиля от грустных воспоминаний, Руновский сказал:

— Значит, вам не нравятся русские танцы?

— А ты как себя чувствуешь, Апфилон, когда видишь обнаженные шеи, грудь, прекрасные лица и роскошные волосы женщин? — спросил Шамиль.

— Сразу чувствую некоторое волнение, а затем любуюсь, — с улыбкой ответил Руновский.

— А я чувствую себя как-то неловко, стесняюсь. В крайнем случае можно было бы примириться с обнаженными лицами и косами, а так не годится… Да и как можно дозволить, чтобы жену в таком виде обнимали мужчины. Такие умные люди, как русские, как могут терпеть подобное? Я считаю это недопустимым в обществе, — сказал Шамиль.

— У нас женщина пользуется свободой в быту, мужчины преклоняются перед ними, — заметил Руновский.

— Лучше, если мужчина будет преклоняться перед любимой наедине. Свобода, которой пользуются ваши жены, вредит общественной нравственности. Такая доброта мужей излишняя, ибо создаются условия для соблазнов. Мужья, спокойно взирающие на такое поведение жен, не внушают уважения. Мне нравятся русские мужчины в форме, а в этих черных одеждах с белыми стоячими воротниками они женственны.

— Вы правы, Шамиль-эфенди, — согласился Руновский. — Фрак действительно сковывает движения, ибо у нас в светских кругах чрезмерная подвижность считается неприличной.

— Подвижность и манеры человека должны контролироватся и сдерживаться разумом, воспитанностью, умением себя вести, а не физически — узами одежды, — возразил Шамиль.

Их спор был прерван лакеем, который попросил Руновского выйти. В коридоре Руновский увидел старых солдат-отставников. Один из них, здоровенный усач, вытянувшись, представился:

— Бывший рядовой первого дивизиона артиллерийской бригады кюринского полка Шатуев.

— Бывший военнопленный наиба Талгика Семенов, — представился второй. — Хотим видеть имама Шамиля.

— Пусть войдут, — сказал Шамиль, когда Руновский доложил ему о прибывших солдатах.

Получив разрешение, оба ветерана с радостными лицами бросились к Шамилю и поочередно поцеловали его руку.

— Вы что ж это, братцы, по привычке прикладываетесь к ручке? Там, может быть, вас принуждали, а здесь-то ведь никто не заставляет, — заметил шутя капитан Руновский.

— Вы ошибаетесь, господин капитан, — ответил бывший артиллерист. — Нас и там не принуждали делать это, и здесь мы делаем от чистого сердца, любя человека. Он хоть и строгий был, но добрый и справедливый. Никому не позволял обижать нашего брата.

— Не осуди, господин начальник, старых воинов… Он только называется басурманином, а душа у него христианская. Нас, солдат, ежели спросить, что лучше — целоваться или драться? — мы по своей воле выберем целование.

— Откуда они меня знают? — спросил Шамиль, обращаясь к переводчику.

Артиллерист рассказал о себе, как бежал в Ведено из кюринского полка, после того как его избили за то, что проспал двух коней на пастбище. Усач напомнил Шамилю, как он здорово наказал чеченца Янди за то, что тот ударил его, солдата, беспричинно по лицу.

— С кем отступал из Ведено? — спросил Шамиль.

— Даниель-беку было передано наше артиллерийское подразделение. Мы готовили оборону крепости Ириб, но Даниель-бек пошел на сговор с русскими, сдал крепость без боя, так я и попал к своим.

— А ты как очутился у нас? — обратился Шамиль ко второму солдату.

— Был взят Талгиком во время сухарной экспедиции Воронцова. Меня как пленного держали строже — при дворе чеченского наиба, но не обижали, благодаря твоему низаму о военнопленных. Я ведь и детей твоих знаю, — продолжал рассказывать старый солдат. — Приводил поиграть с детьми Талгика твоего младшего, Магомеда-Шафи, дочерей Патимат и Нафисат и домой отводил. Привязались ко мне дети, и я к ним привык, разным играм обучал. Сам с ними бегал, и как-то легче становилось на душе. Дети ведь не то что взрослые, их души не испорчены, к ним легче привязываешься.

Солдат, вздохнув, помолчал минутку, затем начал вновь:

— Когда на Чечню пошел Евдокимов, хозяин увел семью, а меня с двумя дворовыми оставил дом стеречь. Сторожили мы, пока Евдокимов не взял аул.

— Скажи ему, что скоро семья приедет сюда и тогда он вновь сможет, если на то будет воля аллаха, увидеть детей моих.

Пока Руновский переводил, Шамиль обратился к Хаджияву:

— Дай этим людям денег по нескольку туманов, да не скупись, нам ведь теперь деньги нужны только на пропитание и скромную одежду…

* * *