Имам Шамиль

— Ты говоришь, можно развлечь его пением и музыкой? — повторил Руновский.

— Да, он очень любит наши песни.

— Как же так? — удивился Руновский.

— А вот посмотришь сейчас, — ответил Хаджияв. Он быстро сбежал по лестнице вниз. Через несколько минут появился, неся в руках трехструнный деревянный комуз-чангур. Подойдя к дверям комнаты, где Шамиль читал Коран, Хаджияв уселся на полу и, ударяя вытянутым указательным пальцем руки по струнам, тихо затянул походную песню горцев.

В это время осторожно скрипнула дверь. Шамиль на цыпочках подошел к Хаджияву, сел, подложив под себя полы шубы, и, низко склонив голову, стал слушать пение.

Долго пел Хаджияв песни далекой родины, полные затаенной грусти и нескончаемой печали. Шамиль все время сидел неподвижно. Казалось, он готов слушать до бесконечности. Но вот казначей ударил последний раз по струнам и умолк.

— Молодец! — воскликнул Шамиль, подняв голову. Лицо имама излучало радость, только глаза, всегда задумчивые, вновь устремились в одну точку.

— Шамиль-эфенди, — прервал его раздумья Руновский, — я вижу — песни и музыка бередят душу твою. Почему же ты запрещал своему народу петь, играть на инструментах?

— Эх, Апфилон, говорить могут многое… Те, что говорят, не знают, что я люблю песни и комуз больше, чем они. Музыка так приятна, что самый усердный мусульманин, точно исполняющий веление пророка, может не устоять против чарующего влияния ее. Да, я действительно запрещал петь и играть моим людям, чтобы они не променяли гимны боевых призывов на обворожительные звуки и теребящие душу слова, которые манят к домашнему уюту и горячим ласкам жен. А ведь воинов у меня было много… И ваше правительство относится к солдатам не менее строго. Двадцать лет вы заставляете их жить в скученных казармах, вдали от близких, родных, перебрасывая с одного конца света на другой. В годы расцвета души, жажды любви не позволяете жениться или отрываете от молодых жен. Это ведь тоже жестокость.

Желая перевести разговор, Руновский сказал:

— У нас есть люди, которые добровольно отказываются от земных благ, даже в мирное время.

— Кто же они такие? — поинтересовался Шамиль.

— Например, наш первосвященник Григорий — епископ калужский и боровский.

— Чему же посвятил себя первосвященник? — спросил Шамиль.

— Наложил на себя обет постничества, отказался от семейных радостей.

— О, это, видимо, замечательный человек. Нет сомнения в том, что страж рая — Ризван распахнет перед ним двери божьей обители. Апфилон, прошу тебя, устрой мне свидание с этим праведником, я хочу выразить глубокое признание человеку, отрекшемуся от самых приятных благ сего мира.

В тот же день капитан Руновский повез Шамиля к епископу Григорию. Когда святому старцу доложили о приходе необычного гостя, он сказал:

— Я слышал об этом басурманине… Ежели он делал зло христианам, — делал по справедливости, в ответ на чинимое в его стране теми, чье чрево и око ненасытны. По слухам, дошедшим до меня, знаю, что он благочестив, мудр и добр душой, пусть войдет.

После долгой беседы епископ дал Шамилю Библию, предложив прочесть с помощью переводчика и поделиться потом мнением об учении Христа.

Шамиль несколько дней заставлял Руновского читать и переводить написанное в Библии. После этого, встретившись с отцом Григорием, имам сказал:

— В учении нашего пророка Мухаммеда и вашего Исы очень много общего. Мусульмане признают пророка Ису, существуют даже секты, в которых философы-мистики распространяют учение Исы, а вы нашего пророка не признаете.

* * *

В январе Гази-Магомед с позволения властей выехал в Дагестан за семьями имама и остальных. В конце февраля во двор дома Сухотина въехала почтовая тройка. На ней лежали огромные тюки, обшитые коврами.

— Эй, люди, забирайте багаж! — крикнул возница.

Когда несколько человек подбежали к подводе, ямщик сказал:

— Это библиотека господина Шамиля.

Имам очень обрадовался, когда ему доложили об этом. В письме, поданном Шамилю, сын Магомед-Шафи писал: «После салама дорогому отцу, остальным близким и соотечественникам сообщаю, что часть твоей библиотеки, разграбленной с помощью проклятого Даниеля, случайно попала в руки аштыкулинского муллы, который надежно укрыл ее, а затем, когда все усмирились, привез в Темир-Хан-Шуру и передал мне, сказав: „Переправь к отцу это бесценное богатство“. С помощью благодетельной руки аллаха и все мы во главе с Гази-Магомедом скоро прибудем к вам».

— Слава аллаху за все радостные известия! — воскликнул Шамиль, прочтя письмо.

— А что может случиться нерадостного теперь, после столь благосклонного отношения самого императора? — спросил Руновский.

После некоторого раздумья Шамиль ответил:

— Мир полон превратностей. Особенно я беспокоился за жену свою — Шуанат.

— Что могло произойти с ней?

— Она могла вернуться в дом к отцу и вновь стать христианкой, — ответил Шамиль.

— Если бы, не дай аллах, она опять стала христианкой, ты взял бы ее в жены? — шутливым тоном спросил Руновский.

— Без сомнения, ибо, глядя на русских женщин, я все больше и больше убеждаюсь в том, что тогда аллах послал мне лучшую из ваших единоверок.