Имажинизма основное

Город, мира каменная корона,
От зубца к зубцу, с окраины и до окраины
Себя радугой над тобой гну.
В уши собираю, как в урны,
В Вавилоне чаемый,
Гуд.

B. Шершеневич, как Арлекин на городской площади, выкрикивает;

О, чьи глаза окном киоска
Здесь продают холодный квас?

33.

Вещи мира мы принимаем только как материал для творчества. Вещи мира поэт пронизывает творческой волей своей, преображает их или создает новые миры, которые текут по указанным им орбитам.

34.

Поистине имажинизм есть совлечение покровов с слова и тайны.

35.

И то, что обычно мыслится как призрачное, мистическое, потустороннее – в имажинистической поэзии освещено светом единого мира, напоено «животной неизреченностью».

С особой силой выражено это в некоторых произведениях С. Есенина и А. Кусикова.

Так у С. Есенина об умершем:

Под Маврикийским дубом
Сидит мой рыжий дед.
И светит его шуба
Горохом частых звезд.
И та кошачья шапка,
Что в праздник он носил
Глядит как месяц зябко
На снег родных могил.

36.

Все чувства наши обострены до крайних пределов и смешаны. Одно чувство переходит в другое: возникают какие-то новые возможности восприятия, иная сфера переживаний.

Так у С. Есенина ощущение солнечного света переходит в осязание:

Ныне Солнце, как кошка,
С небесной вербы
Лапкою золотою
Трогает мои волоса.

У А. Кусикова изощренное восприятие уходящего дня:

На цыпочках день уходит,
Шепелявит листва в зарю.

Или восприятие ветра:

Дрогнет и стучится мне в окно котенок –
Предосенний ветер – с перебитой лапкою.

А. Мариенгоф на слух воспринимает городскую темь:

Медленно с окраин ночь –
Дребезжащий черный фиакр.

У В. Шершеневича восприятие ландшафта на вкус:

Как сбежавший от няни детеныш – мой глаз
Жрет простор и зеленую карамель почек.

У И. Грузинова касание света и звука, как двух родственных стихии, проникновение одной стихии в другую:

Росы шафранной пелена.
И замирает потный день.
Дебелой жницею луна
Глядит сквозь щели шалаша.
Покорны бытию ночному
Померкли окна деревень.
Лишь писк промокших лягушат
Шевелит лунную солому.

37.

Имажинизм – поэзия космическая. Ощущение космического нудит и повелительно требует установить отношение к самой отдаленнейшей из звезд, установить отношение к самому отдаленнейшему болиду, блуждающему в небесных полях.

Космическое в некоторых произведениях С. Есенина выявляется с особой торжественностью, с торжественностью народного праздника:

О, пусть они, те, кто во мгле
Нас пьют лампадой в небе,
Увидят со своих полей,
Что мы к ним в гости едем.

38.

Осознаю себя, как звено, соединяющее прошедшее с будущим, как зерно, прорастающее из земной почвы настоящего в небо будущего.

39.

Мною эстетически изжит Город хамов и мещан.

Я не могу эстетически оправдать тот Город, перед которым преклоняются Верхарн, Уитмэн или Маринетти.

Я, современный поэт, одержим соблазном ока, тем соблазном ока, о котором говорил Учитель и, на исходе второго тысячелетия, Уольтер Патер.

Для моего изощренного зрения невыносима дикая смесь красок и линий современного Города.

Этот лупонар красок и линий следует подчинить воле художника и поэта.

Канаты из бурой копоти и дыма, канаты, за которые подвешены к облакам фабрики и заводы, следует рассеять колоссальными веерами цвета небесного шолка.

Но не о тишине Афинской говорю я, не о тишине древней Эллады говорю я. Античное, Христианское, Западное узко мне.

40.

Мы, имажинисты, зачинатели новой эпохи в искусстве и жизни, мы вестники духовной революции, вестники небывалого цветения душевнодуховных сил человека, человека как цельной творческой личности.

Мы такие же вольные и великолепные, истонченные и разбойные, как деятели эпохи Возрождения Луиджи Пульчи, Пьеро Аретино, Бенвенуто Челлини.

Мы исходная точка наступающего Ренессанса.

1920 июнь.