Имеющий уши, да услышит

Наверное, она задремала, но сон ее был чуток, потому что она проснулась сразу, как только услышала, как в ее окно бросили камешек. Она встала и подошла к окну.

Евграф Комаровский был там – его белая рубашка, редингот как плащ. Клер распахнула окно.

– Пришел потому, что не мог не прийти, – объявил он хрипло. – Все думаю, как вы одна здесь… И заснуть не могу, из рук все валится… Все мысли, как вы после такого… Вы тут, а я там… И в Успенском вас оставил… нет мне прощения… Я извелся весь, мадемуазель Клер!

– Как хорошо, что вы пришли, Гренни! – Клер и сама не знала, как у нее вырвалось такое признание.

– Правда? – Отчаянное выражение его лица сменилось такой сложной гаммой чувств – радость, восторг, удивление, чисто мужская решимость и…

Он оперся рукой о подоконник и как юноша одним мощным броском перекинул свое сильное тело через него. И вот он уже внутри.

– Евграф Федоттчч! – Клер сразу отступила.

– Ни-ни, ничего… я вот здесь только… Я и в мыслях ничего такого, вы не бойтесь… Я вот на подоконник сяду… а вы туда… Не посмею, не дерзну! – Он испугался снова как юнец. – Просто я подумал, что я должен быть сейчас с вами. Подле вас. Ну, как ваш друг… как телохранитель бывший царский, который в самый важный момент так оплошал – одну вас бросил с убийцей и безумцем!

Он присел на подоконник. Он пожирал Клер взглядом. А взгляд его ласкал ее, молил… Пламя…

Клер взяла с кровати хлопковое покрывало и закуталась в него, как в римскую тогу. А потом она подошла и села рядом с ним на подоконник. Комаровский закрыл створки окна. Так они и сидели бок о бок.

– Что вам сказал Павел? – спросила Клер, нарушая затянувшееся опасное молчание.

– Он горой за брата. – Евграф Комаровский с трудом очнулся от грез. – Заявил, что Гедимину надо памятник поставить за убийство Карсавина. Еще один памятник, еще одному Актеону. Но он опознал панчангатти – им владел его братец, это чистая правда, однако он утверждает, что Гедимин его потерял.

– А если и так? Гренни, он мне поклялся, что стряпчего и Аглаю не убивал. Какая ему была разница в той ситуации – в двух преступлениях признаться или в трех?

– Разница большая – одно дело убить чудовище-изверга и его приспешников, а другое – старика, кухарку и юную девушку. Вы отчего-то не хотите верить, что это сделал он, я правильно вас понял?

– Дело не в вере. – Клер потупилась. – Есть кое-что, чего я вам не рассказала в лесу.

– Расскажите сейчас. – Он смотрел на нее. – Я здесь, чтобы слушать вас. Мы должны отныне все делить с вами вместе – весь груз.

– Но вы мне тоже кое-что не рассказали, Гренни. То, что вас так гнетет – что доподлинно случилось с вами в венгерских горах. Вы словно гоните от себя какие-то мысли, вот и я…

Клер умолкла, она подыскивала слова. Нет, про поцелуй Гедимина она ему не скажет, она просто не может и это разделить с ним…

– Когда Гедимин бросился на меня и схватил, перед выстрелом девочки, он произнес одну фразу.

– Что он вам сказал, Клер?

– То, чего он – Гедимин – знать просто не мог. Про кольцо Аглаи, которое вы сняли с пальца статуи в часовне. Гедимин упомянул кольцо, и он в тот миг…

– Что? – Комаровский наклонился к ней совсем близко, потому что она шептала.

– Он был словно не он… Как будто кто-то другой со мной разговаривал. И его лицо… черты Гедимина, но взгляд, тембр голоса… И еще он назвал меня my Robin – сказал по-английски, а так меня звал только…

– Малиновка моя… Клер, вас же так зовут и ваши друзья, и в свете, пусть не здесь, в России, но… Я сам об этом вашем прозвище читал.

– Где вы читали?

– В жандармском донесении, когда мы с вами только познакомились.

Клер глянула на него, и… нет, не могла она на него гневаться сейчас, когда у него такое лицо.

– Может, он прочел в газетах. А насчет кольца Аглаи… Клер, он вам сам признался, что сразу вас заметил, выбрал, как некий объект своих нечистых желаний. – Комаровский произнес это мрачно. – Он мог за вами тайком следить. Может, он околачивался у часовни в тот момент, когда мы с вами туда приехали, и видел и кольцо, и что я его снял. Всему есть объяснение просвещенного разума, а не домыслов и суеверий.

– Да? Правда? И вашим воспоминаниям об убийстве семьи ростовщика в венгерских горах, что столько лет не дают вам покоя, Гренни?

– И тому наверняка есть вполне очевидное объяснение, только я его пока еще не нашел. – Комаровский вздохнул.