Имеющий уши, да услышит

– Он привез государыне заказанные ею ювелирные украшения из Парижа в качестве дипкурьера, и она, узнав, что девятнадцатилетний офицер-курьер возвращался через Германию и проезжал Рейн, хотела лично узнать у него последние европейские новости. Он ждал в зале выхода государыни вместе с прочими представленными ко двору. Когда государыня появилась и очередь дошла до Комаровского, она обратила на него внимание – высокий красавец в мундире Измайловского полка. Государыня, как обычно, протянула ему руку для поцелуя. Можно было просто поклониться ей при этом, этикет позволял, однако Комаровский опустился перед ней на одно колено и удерживал ее руку, целуя столь долго, что у пожилой государыни сначала покраснело лицо, затем шея, потом уж и все декольте. Она пыталась мягко высвободиться из его хватки, но он не отпускал ее руку, целуя пальцы, а затем перевернул и поцеловал в ладонь. И это на глазах всего двора! Вы представляете, какой пассаж! Результатом стало приглашение на придворный обед, где он живо и с юмором рассказал государыне все европейские новости. После обеда она позвала его играть в карты к своему столику. Придворные заключали пари, когда фавориту Зубову укажут на дверь, сменив его на молодого и столь дерзкого лейб-гвардейца-измайловца, взявшего императрицу на абордаж. Платон Зубов закатил государыне скандал в спальне и приложил немалые усилия, чтобы на следующее же утро услать Комаровского назад в Париж, а потом и в Лондон с выдуманным поручением. Говорят, ему велели отвезти старые газеты русскому послу в Лондоне. Но Екатерина о нем не забывала… Так что женщин он завоевывает так, как другим мужчинам этого не дано. Но я вижу, сейчас он сам в крайне уязвимом положении. – Гамбс многозначительно помолчал. – Видите ли, в молодости граф вообразил для себя некий женский недосягаемый идеал. Он описал его в своем романе «Невинность в опасности» – да, да, он сам мне как-то признался за бокалом вина, что сочинил любовный роман по мотивам французского произведения. Потому что душа его страстно жаждала женский образ, который он в жизни не видел и не надеялся даже встретить. Он выдумал его и описал в книге. И вот спустя много лет его книжный образ, его идеал возник перед ним в реальности… Это всегда почти шок, как говорите вы, англичане. Душевное потрясение. В его возрасте стрела Амура, поразившая сердце… назовем это так… учитывая особенности его натуры, смертельна. Стрела Амура пропитана уже не медом, но ядом страсти, ее горькой и сладкой отравой. И лекарства в его возрасте от такой смертельной раны нет. Или оно все же есть, однако… Сам он, по крайней мере даже с его железной волей ни излечить себя, ни спасти уже не способен. Тут нужны двое, мадемуазель.

Подойдя к павильону, они услышали… звуки гармонии! Инструмент этот Клер встречала лишь в Австрии, но и там он был в новинку, а до России гармонии вроде как еще и не добрались. Однако…

Когда мы были на войне, когда мы были на войне! Там каждый думал о своей любимой или о жене![19]

На гармонии играл денщик Вольдемар, растянув мехи – он горланил песню, сидя верхом на своей пузатой гнедой кляче, которая истово пила из пруда. Евграфа Комаровского они увидели на ступеньках павильона – на солнцепеке в той же расхристанной рубашке, что и ночью. Казалось, он и спать не ложился. Рядом с ним бутылка вина.

И я, конечно, думать мог, когда на трубочку глядел на голубой ее дымок – как ты когда-то мне лгала, что сердце девичье свое давно другому отдала!

– О, майн готт, – прошептал свое любимое Гамбс. – Граф гуляет! Это у русских, мадемуазель, называется «гулять». И, как я заметил, гуляют они не с радости, а с горя и от великой печали. С песнями бражничают.

Я только верной пули жду, чтобы утолить печаль свою и чтоб пресечь нашу вражду!

Вольдемар взял верхнюю ноту: ааааааааааа! А Комаровский подпел ему хриплым баритоном и…

Увидел Клер.

Поднялся – и точно как медведь из своей берлоги.

– Вы?

– Евграф Федоттчч. – Клер как в омут шагнула, прижимая к груди ридикюль с лорнетом и пистолетом. – Я всю ночь не спала! Вчера я наговорила вам таких вещей, что… Я сожалею. Я иностранка, я много не знаю о России. Наверное, до конца не понимаю, насколько сложна русская жизнь и как приходится жить вам здесь… Прошу меня извинить, если я вчера задела вашу гордость. Я погорячилась и… я была не права, хотя мне кажется, что и вы тоже были не правы!

Он смотрел на нее так, что в первый миг она даже струсила.

– Вы сняли траур по лорду Байрону?

– Что?

– Платье на вас не черное. Желтое. – Он буквально пожирал ее взглядом.

– Да… платье… сняла траур, то есть нет!

Комаровский схватил ее руку и прижал к губам – как тогда с императрицей Екатериной, держал так крепко, что Клер подумала: у нее сейчас хрустнут кости.