Имеющий уши, да услышит

– Нет, он просто раньше высказывался о своей смерти.

– Статуя имеет с ним портретное сходство?

– Безусловно.

– А кто его хоронил? Его дворовые люди были брошены в острог, шло следствие, кто взял на себя все хлопоты по похоронам?

– Я его похоронил. – Пьер Хрюнов смотрел на них уже с вызовом. – И что? На этом основании вы опять станете утверждать, что я его сын?

– Не знаю, князь. – Комаровский пожал плечами. – Вам виднее – от вас отец отказался, а вы тоже отказываетесь от родителя, но уже другого. Все сие печально и достойно сочувствия.

– Здесь сочувствия не дождешься от местных хамов. – Пьер Хрюнов перекосился в гримасе. – Они сразу подожгли его дом, как только стало известно, что он мертв. Они бы давно сожгли и часовню. И даже сие мое скромное обиталище…

– Это дом Арсения Карсавина?

– Один из его домов, как и Охотничий павильон, как и тот, что он отписал в своем завещании Сколково Хасбулату. Добрые здешние пейзане, которые нас так ненавидят, все бы это давно подожгли. Только они боятся.

– Чего именно они боятся?

– Мести Темного. – Пьер Хрюнов усмехнулся. – Только это держит их в узде и повиновении.

– Видите, даже слухи и суеверия порой приносят пользу. Обстоятельства убийства Карсавина вам известны?

– Нет, этим занимались тайная полиция и военное ведомство графа Аракчеева, потому что речь шла о бунте крепостных. Нас, окрестных помещиков, в детали не посвящали.

– А что вам известно об убийстве семьи стряпчего Петухова?

– Только то, что болтают в округе, мол, неслыханная жестокость.

– В убийстве семьи крестьяне обвиняют покойника Темного.

Пьер Хрюнов снова усмехнулся и глянул на Клер, развел руками – видите, мол, до чего дошло все.

– Думаю, это глупо даже обсуждать нам, европейски образованным людям.

– Вы же так не любите Европу, мсье Пьер.

– Но образование у меня европейское, кстати, я должен благодарить за это Карсавина, он много возился со мной в детстве, матушка по его совету мне учителей приглашала. И он мне оплачивал путешествия в Париж… да у меня половина знакомых в Европах проживает!

– Не могу не спросить вас о дочке стряпчего Аглае. – Комаровский снова надвинулся на Хрюнова. – Имею сведения, что вы оказывали ей знаки внимания.

– Бедная девочка… незрелый бутон наших пасторальных пейзажей. От скуки все проистекало, граф. Женское общество в нашей округе скудно – блистательная барыня Юлия Посникова не жила здесь годами, забросив тот уклад жизни, что царил в Иславском прежде при первой супруге обер-прокурора: дачные балы, музыкальные вечера, обеды, верховые прогулки при луне… В нынешнем сезоне из-за известных вам событий и арестов половина имений вообще пустует. Из дам нашего круга лишь малолетняя Лолита в Ново-Огареве, но ее бдительно охраняют братья Черветинские, замахнувшиеся на большое ее наследство. Так что общаться галантно просто не с кем. Поэтому я ездил к Аглае порой – мы болтали с ней о музыке, о моде, пока старый стряпчий кряхтел над моими судебными бумагами.

– Статуя Арсения Карсавина в часовне представляет его в облике охотника Актеона, и похожая статуя стоит у пруда, – заметил Комаровский. – Я вспомнил миф греческий – Актеон ведь был жертвой, с которой поступили крайне жестоко. И сотворила сию жестокость с ним женщина – в мифе богиня Артемида – Диана. А как насчет реального положения вещей? Имелась в жизни Арсения Карсавина подобная жестокая красавица?

– Нет. – Пьер Хрюнов тонко улыбнулся. – В том и есть прелесть мифов, что их можно толковать как угодно – двояко, а порой и со многими смыслами. С ним самим в юности судьба обошлась жестоко. Но вина не на женщине, не на Артемиде, как в мифе. Женщины его круга в сферу интересов Арсения не попадали. Были только крестьянские молодые девки и замужние бабы приятной наружности. Ему было так проще и удобнее.

– В округе сейчас нападают на женщин. Творят насилие.

– Это все от распутства и вседозволенности! – воскликнул Пьер Хрюнов. – Зачем, по-вашему, я бьюсь над своим изобретением – корсетом против рукоблудства? Это мой малый вклад в дело оздоровления современных распутных нравов. Я налажу выпуск таких изделий на мануфактуре в столице и буду, если потребуется, насильно, принудительно одевать в них сначала собственных холопов-мужиков, а потом мы в дворянском собрании добьемся распространения сего предписания и на весь наш Одинцовский уезд. И разлетится птицей по империи нашей российской молва о моем изобретении. И как знать, может, и на самом верху в Петербурге, в царской канцелярии, к моей скромной инициативе прислушаются и оформят ее в качестве указа его царского величества.

– Согласен, от нынешнего государя всего можно ожидать в смысле указов, – хмыкнул Комаровский. – Аглая призналась подруге, что однажды ночью к ней явился… ваш батюшка… то есть Темный. Обнаженный, как его статуя, и с оленьими рогами.