...Имеются человеческие жертвы

Русаков писал: «...Если свести сложнейший конгломерат нашей нынешней жизни к предельному обобщению, к знаку, то можно выделить и обозначить параллельно существующие в одной стране и в один момент истории четыре России. Разумеется, невозможно оспаривать ведущую роль олигархии в сегодняшнем российском обществе. Однако когда россияне говорят сегодня о своем обществе как об олигархическом, по сути, они повторяют логическую ошибку западных политологов, которые определяют пост коммунистическую Россию как демократию. Это слишком примитивная и огрубленная модель, описанная в системе достаточно условных терминов, в то время как все намного сложнее.

Для того чтобы понять современное российское общество, необходимо увидеть и выделить в нем не один срез, олигархический, а по меньшей мере четыре: правящий авторитарный, собственно олигархический, либеральный и криминальный. Каждый из этих укладов имеет свою собственную политическую и экономическую базу, позволяющую более или менее эффективно применять принуждение, экономическое и внеэкономическое, для реализации решений и задач элиты... »

Турецкий зачитался. Это была не статья дилетанта-журналиста, а практическое руководство к действию, с точно расставленными акцентами и объективными оценками. Из этого текста, который он держал в руках, следовало, что единственный путь для вывода страны на стезю нормального исторического развития — это формирование нормального гражданского общества на основе самых разнообразных форм местного самоуправления.

А начинать всю эту колоссальную работу надо было именно с последнего, четвертого элемента — социального механизма деятельности и поведения различных групп людей в сложившихся исторических условиях.

Турецкий задумался. Уж больно просто, обескураживающе просто все это выглядело на бумаге. В реальной жизни, — а уж он-то сталкивался с этим каждый день, — все оказывалось куда как сложней и противоречивей, потому что самым трудным на этой земле было как раз согласовать человеческие групповые интересы, найти общий социальный алгоритм и объединяющие приоритеты.

Нет, Русаков не предлагал изменить жизнь города или страны за сто, пятьсот или тысячу дней. Но он считал жизненно необходимым сплачивать людей по групповым интересам и снизу вверх. Так могли возникнуть ассоциации микрорайонов, производителей, интеллигентов и рабочих, фермеров и пенсионеров. Именно эти ассоциации должны были выделять лидеров, которые отстаивали бы интересы своей группы в законодательных, исполнительных и судебных органах...

Турецкий почувствовал какое-то головокружение и отложил стопку исписанных и отпечатанных на машинке листков. Ну да, все так! Но разве это уже не существует в мире? Разве не действуют все эти механизмы, и неважно, стихийно они сложились или в результате чьих-то волевых решений и усилий? И самым ярким, самым близким и понятным ему, следователю, представлялась четкая организация криминального мира, который теперь беззастенчиво пошел в атаку в попытке перестроить по своему укладу всю жизнь страны и институты власти.

И все же в главном, в сердцевине идеи Русаков был конечно же прав. Надо было что-то делать, как-то сопротивляться и строить... И тот путь, который он предлагал, казался Турецкому действительно единственно возможным. Потому что альтернативой ему могли быть только безвольно поднятые, бессильные руки и полная капитуляция перед идущей на штурм простой человеческой жизни многоликой уголовщиной. Странно... Просто слова на бумаге, но они как-то освежающе действовали на душу, вызывали прилив сил и желания вырваться из апатии и действовать. И к удивлению своему, Турецкий чувствовал, что все сильнее и сильнее поддается этой магии ясного, сильного и уверенного в себе интеллекта.