...Имеются человеческие жертвы

—   А откуда взялись эти татуировки, — спросил Турецкий, — и когда он их заимел?

—    Тоже что-то не слишком вразумительное... Об одной он сказал, что такие «картинки» колют мальчишки-курсанты в офицерских училищах.

—   А другая?

—  О другой помню хуже, что-то вроде того, что это знак памяти о войне, об офицерской дружбе, о вечном братстве однополчан.

—   Это точно? Он говорил о войне?

—  За это могу поручиться. А что это значит? — спросила она.

—    Это значит, — очень внимательно посмотрел ей в глаза Турецкий, — это значит, что в его жизни, кем бы он ни был и кем бы ни оказался, по всей видимости, была война. Вот вам бумага, садитесь и рисуйте. Сосредоточьтесь, чтобы ни один штрих не упустить. Там были какие-то буквы, слова?

—  Ну конечно, — сказала она.

—   Приступайте, Наташа! Сейчас от этого зависит чрезвычайно многое, если не все.

...Примерно через полчаса Турецкий увидел два рисунка. На одном — дубовую ветвь, три стрелы, гвардейскую ленту, а в центре этой маленькой композиции — силуэт парашюта, несущего два перекрещенных автомата и надпись: ВВУД-79. А на втором рисунке — черный круг солнца над тремя горными вершинами, барс в прыжке и несколько цифр.

—  Вот именно эти цифры? — спросил Турецкий.

—  Нет, на второй цифры взяты произвольно. Не помню.

—   Ну, хорошо, — сказал он. — Пока вы рисовали, я заполнил анкетную часть протокола вашего допроса как свидетеля. К нему прилагаются ваши собственноручные показания. Напишите в конце «Написано собственноручно» и распишитесь на каждой страничке.

Она сделала то, о чем просил Турецкий.

Ему хотелось многое сказать ей, но... Что называется, язык не повернулся. Турецкий только улыбнулся, благодарно сжал ей руку и позвал Данилова:

—  Вот что, Миша, проводи Наталью Сергеевну.

Но Наташа воспротивилась.

—  Отлично доберусь сама. Еще не так поздно.

—   Ну, хорошо, — сказал Турецкий. — Будь по-вашему. Только одна просьба — о дислокации моей лежки...

—   Я понимаю, — ответила она.

—   Если будут какие-то новости, — сказал Турецкий, — звоните вот по этому телефону. Это начальник областного угрозыска. Номер запомните, не записывайте нигде. Его фамилия Коренев, как актер, помните, человек-амфибия? Просто скажете: я такая-то, информация для Борисовича. Он поймет.

Проводив Санину, Данилов вернулся и тяжело, с глубоким облегченным вздохом плюхнулся в кресло.

—  Ну что, коллега, — усмехнулся Турецкий, — сидишь ты сейчас и думаешь:

Приморили, суки, приморили,

Отобрали волюшку мою...

—  Ага, — кивнул Миша, — и продолжил куплет:

Золотые кудри поседели,

Знать, у края пропасти стою...

—   Ну, положим, до края тебе еще далеко, — хмыкнул Турецкий. — Ложись вон там на диване, а завтра чуть свет — в гостиницу, хватай свои шмотки — и на аэродром. В той комнате — ксерокс. Сними пару копий с этих картинок — это наколки Клемешева. Прилетишь в Москву — первым делом в спецотдел МВД, в главк угро министерства, в Минобороны. Возьмешь альбомы татуировок, выяснишь категорию лиц, кому такие шедевры могли бы принадлежать. Картинки, как видишь, явно не блатные. Скорее всего, армейские. Как только что-нибудь разведаешь, сообщишь мне.

—  А дальше? — спросил Данилов.

—  А дальше берешь фотографии вот этого гражданина и находишь тех, кто отмечен таким же тавром или похожим.

—  Это могут быть сотни, а то и тысячи людей, — без особого оптимизма заметил Данилов.

—   Не думаю, что тысячи, — покачал головой Турецкий. — Когда дойдешь до конкретных людей, круг сузится. И вот что, Миша, кому попало это личико не показывай. Подходи с отбором. Мы не знаем, какие там могут быть связи, какие долги, какие отношения... так что работа тебе предстоит — не дай бог. Лично я бы испугался. Но ты моложе и смелей меня, так что тебе и карточки в руки.

С этими словами Турецкий протянул ему несколько фотографий, обработанных в компьютерном центре экспертно-криминального отдела областного УВД. Один и тот же человек с кудрявыми волосами, наголо обритый, в темных очках, с усами, с бородкой, в офицерской фуражке, в широкополой шляпе армейского образца, в военной форме и в штатском.

Данилов поднял на Турецкого посерьезневшие глаза.

На всех снимках был изображен Геннадий Петрович Клемешев.

60

Пять дней крутился Миша Данилов по всей Москве и области, мотался в один городок, другой, наводил справки. Все оказалось проще, и наводка Турецкого сработала с точностью надежного отлаженного механизма. Судя по каталогу разбитых на группы и подгруппы, тщательно классифицированных изображений, что оставляют люди по собственной воле до конца своих дней на самых разных и неожиданных местах своего тела, он без труда нашел татуировки, почти неотличимые от тех образцов, которые дал ему Турецкий.